domestic_lynx

Опять заболеваемость ковидом пошла вверх, словно в довакцинные времена. Люди реально болеют и умирают; теперь уже у каждого есть какие-то знакомые, если не умершие, то тяжко переболевшие – с реанимацией, кислородом и всем прочим. При этом прививки доступны всем, организовано это дело хорошо. Но – народ прививаться не спешит. Наука говорит, что для коллективного иммунитета нужно иметь 60% привитых, а в Москве и области привились процентов двадцать.

Почему? Говорят: боятся каких-то будущих побочных эффектов. Удивительное дело: граждане глушат пиво и водку, смолят сигареты, жуют колбасу невнятного состава, имеют на боках по двадцать кил лишнего весу, потому что валяются по диванам перед телевизором, пренебрегая даже малым движением – и ничто из этого ряда очевидных и многократно подтверждённых вредностей не внушает им опасения за своё здоровье. А вот сделать укол, способный отвести от них реальное бедствие – этого они боятся.

Мне кажется, дело тут не в опасении за здоровье – дело в ином. Наша публика глубоко убеждена: государственное и бесплатное не может быть полезным и качественным. Всё качественное и ценное должно а) добываться с боем, б) за него надо платить.

Например, в школе, многие считают, учиться бесполезно – учиться надо у репетитора. Платно. Аналогично – лечиться. Моя дочка, которая «репетирует» школьников по английскому, иногда спрашивает у ученика: «Вы это в школе проходили?» А он даже не знает, проходили или нет: чего слушать в классе, когда есть репетитор? Всё равно ничего полезного в бесплатной школе быть не может.

Мне думается, подобным образом мыслят (вернее – чувствуют) наши граждане, отказывающиеся от прививок. Вот если б в обход государства, да за деньги надо было бы вакцинироваться, да ещё преодолевая препятствия  – вот тогда бы это стало желанным, престижным, модным. Тут бы все побежали.

Есть в нас анархическое отвержение всего, что исходит от государства. Это характерность нашего народа. Государственная дисциплина – совсем не сильная его сторона. Наверное, поэтому на протяжении истории дисциплину и порядок часто приходилось насаждать палкой.

Работая в бизнесе с большим количеством массовой публики, я постоянно наблюдаю отношение людей к нашим внутренним правилам. Правилам вовсе не репрессивным и весьма часто помогающим нашим работникам эффективнее трудиться и больше зарабатывать. Во всяком случае, цель этих правил – именно такова. Что же в реальности? Вот появляется новое правило. Первая реакция на него – не как его лучше и точнее исполнить, а как ловчее обойти. Не потому, что правило плохое (они почасту даже не успели его оценить), а просто потому, что исходит от начальства. Или даже просто потому, что это - правило.

Публику можно заставить что-то делать двумя способами (ровно двумя): прямым приказом и манипуляцией сознанием. Большевики действовали в основном приказом, за что и снискали репутацию тоталитаристов. Современные западные правители действуют преимущественно манипуляцией – посредством тотальной рекламы и пропаганды. Это более сложные, изощрённые, часто скрытные способы воздействия. У нас этими методиками владеют плохо.

Наше государство от прямого приказа отказалось, а манипуляцией, на которой, в сущности, стоит современная западная цивилизация -  не овладело. Это не простое дело. При этом нельзя списать у соседа: психология у народов разная, надо воздействовать именно на свою психологию специфическими способами.

А у нас получилось так: от одного берега отплыли (приказ), а к другому (манипуляция) – не пристали. В результате при полной возможности спастись от эпидемии – люди продолжают болеть и умирать.

Что же делать? Мне кажется, надо перестать играть в свободный выбор, а действовать старым добрым приказом. Похоже, московские власти дрейфуют в эту сторону. Всех работников торговли и услуг вроде как обяжут привиться под угрозой потери места. А это огромные массы народа: говорят, самая массовая профессия женщины – это продавщица.

Мне кажется, прямой приказ принесёт даже какое-то душевное облегчение публике.

Ведь  русский человек и сам чувствует в душе своей некий анархизм, неорганизованность, слабую способность к самодисциплине и оформлению жизни. И в глубине души взыскует начальника, который бы ввёл его в рамки, принял на себя труд наведения порядка в его жизни. Поскольку внутренняя дисциплина у русского человека слаба, ему требуется дисциплина внешняя, и он, хоть и покрехтывает, относится к ней с пониманием. Философ Серебряного века Н.Лосский рассказывает такую курьёзную историю о русском человеке в очерке «Русский народ».

«Существует характерный рассказ о поведении крестьянина, который сам признал, что государственная власть, встречая человека своевольного, должна бывает принудить его к порядку строгими, даже иногда деспотическими мерами. В Петербурге весной таял лёд на Неве, и переходить через реку по льду стало опасно. Градоначальник распорядился поставить полицейских на берегу Невы и запрещать переход по льду. Какой-то крестьянин, несмотря на крики городового, пошёл по льду, провалился и стал тонуть. Городовой спас его от гибели, а крестьянин вместо благодарности, стал упрекать его: «Чего смотрите?». Городовой говорит ему: « Я же тебе кричал». – «Кричал! Надо было в мору дать!»

Вот в Пакистане, как недавно сообщалось, блокируют сим-карту тем, кто не вакцинировался. Пакистанцам повезло: репутация failed state позволяет властям невозбранно делать то, что надо: испортить имидж и мнение о себе радетелей о правах человека - уже невозможно. У нас мнения либералов-прогрессистов – боятся. Как так – приказать? Как так – не оставить людям выбора. Это же тоталитаризм, ГУЛАГ, 37-й год, ужас-ужас-ужас.

А мне кажется, что и нам пора «речей не тратить по-пустому,
где нужно власть употребить».

Вице-премьер Виктория Абрамченко поручила Министерству труда, Министерству внутренних дел и Министерству сельского хозяйства проработать вопрос о привлечении иностранных рабочих для проведения сельскохозяйственных работ в 2021 году.
Вопрос вроед практический и деже технический. Но он оказался в центре обсуждений. Патриотически заточенные авторы тут же потребовали повысить плату сезонникам, чтобы пошли местные.

По телевизору казённые торжества по случаю 90-летия Ельцина. Путин произнёс прочувствованную речь: «Что отличало Бориса Николаевича - отличало его то, что он никогда не боялся брать на себя ответственность. И за то, что делал сам, и за судьбу страны».

При всём кислом отношении широкой публики к Ельцину мне кажется такой подход верным. Наш народ и его лидеры, похоже, перестали сваливать все беды на предыдущего властителя, как это было принято делать прежде. У послереволюционных лидеров во всём был виноват Николай I, царизм и «проклятое прошлое» - был такой официальный агитпроповский термин.  У Хрущёва - Сталин, сталинизм и культ личности. При Брежневе виноватым стал Хрущёв,  волюнтаризм и кукуруза. После смерти Брежнева стали ругать застой, ну а потом уж социализм и всю советскую систему.

 И вот сегодня, вопреки традиции, прошлого лидера не ругают, не сваливают на него беды настоящего. Это признак политического взросления – не считать, что история начинается с тебя, а всё, что было до этого, - только грязь и гадость, которые следует вырвать, скомкать и растоптать, как делает первоклассник с криво написанной страницей. К сожалению, вырывать страницу – это наша национальная традиция. Помню, в школе меня удивило выражение Маяковского – «страна-подросток». «Как же так, - думала я, - тысячелетняя Россия – и вдруг подросток?». И вот сегодня впервые прошлого властителя  - не ругают. Это – политическая новость, и новость хорошая.

Можно ли сегодня объективно оценить Ельцина и его эпоху? Скорее всего, нет. Ключевский, считал, что для взвешенной оценки государя должно пройти двести лет. (В лекции о Екатерине  II). «Вот тогда и приходите, вот тогда поговорим», - как пел Высоцкий.
Поэтому всё дальнейшее – это просто беглые заметки о том времени и мои личные тогдашние впечатления.

О Ельцине я узнала ещё при советской власти. В начале перестройки он стал первым секретарём московского горкома КПСС, т.е. по сути первым лицом в Москве.  До этого я ничего о нём не слыхала, хотя он был членом Политбюро.

Ни положительного, ни отрицательного отношения я к Ельцину не имела и тогда, когда он стал главным по Москве: ну есть он, и есть. Но многих обывателей он привлёк нехитрыми манёврами, копеечным, в сущности, популизмом. Он ездил время от времени в троллейбусе, своими боками проверяя работу общественного транспорта. Потом, кажется, записался в районную поликлинику. Вообще, активно играл роль простого, рядового, такого, как все. Надо сказать, что ни транспорт, ни поликлиники лучше от этого не становились, да и не могли стать, но пиар-акция сработала: он выделился из толпы серых, неотличимых друг от друга, нудно бубнящих одно и то же бюрократов и снискал симпатию незамысловатой и неизбалованной впечатлениями публики.

Меня всё это не умиляло и, сказать по правде, мало интересовало. Мой отец в связи с ельцинским хождением в народ рассказал из личного прошлого. В 60-х годах Хрущёв в рамках, надо полагать, очередной демократизации и борьбы с бюрократизмом, отобрал у начальников автомобили с водителем (возможно, не у всех и не везде). Так вот, рассказывал отец, когда в райкоме партии происходило совещание с участием руководителей всех предприятий района, площадка перед райкомом являла живописное зрелище: грузовики, иногда с подъёмным краном, сельхозтехника, мотоциклы с коляской. Оно и понятно: съезжались-то со всего района, а воспользоваться общественным транспортом было невозможно - его просто не было. «Ничто не ново под луной», - заключал отец, посмеиваясь. Персональные машины скоро вернули: это всё-таки дешевле, чем гонять грузовик или комбайн.

Моё равнодушное отношение к Ельцину я объясняю ещё и тем, что я всегда не любила партийных деятелей. Возможно, потому, что известные мне лично парни, которые пытались делать комсомольско-партийную карьеру, казались мне пройдохами и пронырами. Ну а взрослые партийные бюрократы – это люди, бубнящие банал, на манер щедринского органчика.

В чём состояла их руководящая и направляющая деятельность – я не понимала. И мудрено было понять: время от времени принимались постановления, где требовалось ни в коем случае не подменять партийное руководство – хозяйственным. При этом в ЦК КПСС были промышленные, сельскохозяйственный, строительный отдел, которым, кстати сказать, заведовал Ельцин до того, как стать первым секретарём московского горкома. Но при этом от всех этих парткомов-райкомов  много зависело: в Минвнешторге они заведовали характеристиками для выезда за границу, которые могли дать, а могли и не дать.
Так что Ельцин был один из них, ну и Бог с ним.

Потом он прославился тем, что поссорился с высшим начальством, т.к. раскритиковал его за медлительность в перестройке. Фраза Горбачёва: «Борис, ты не прав!» стала мемом, хотя слова такого тогда в обиходе не было. Ельцин стал гонимым и обиженным. А гонимых у нас в народе любят. Не все, но многие. Надо сказать, что если это была задуманная на много лет вперёд операция по продвижению во власть, то сделано было грамотно: Ельцин – народный заступник, пассажир общественного транспорта и пациент заскорузлой районки. За это его преследуют бессердечные партийные бонзы, которых он посмел критиковать. Очевидно, не за это, но манипулятивный принцип post hoc ergo propter hoc  («после того, значит, вследствие того») – действует давно и отлично. Впрочем, я не думаю, что всё это было частью дьявольского плана: планирование никогда не было сильной стороной нашего народа и его лидеров. Думаю, его вела политическая интуиция, подсказывая в каждый момент, что делать.

Моя покойная тётка, помню, высказывалась в то время о нём в стиле глуповских обывателей: «Голубчик ты наш, красавчик ты наш». Многие, да, многие простые люди его полюбили.

Когда сегодня состарившиеся свидетели той поры утверждают, что уже тогда поняли его разрушительную роль и ненавидели его – не верьте. Многие, именно простые люди, относились к нему хорошо и, что называется, возлагали надежды. Им Ельцин казался народным заступником. Своим, свойским. Даже его пьянство, о котором было широко известно, как-то не слишком отвращало от него электорат. Над этим скорее посмеивались. Выражение «работать с документами» стало означать «находиться в запое» - ещё один мем эпохи, ныне забытый. И то сказать, ну кого можно на Руси удивить пьянством. К тому же он произнёс что-то вроде «Пили, пьём и будем пить» и отменил горбачёвские запреты на спиртное. И оно тут же полилось рекой. Два богатейших жителя нашего посёлка поднялись именно на водке в тот период.  Но это было уже потом.

Между прочим, в 90-е, будучи в Екатеринбурге в командировке, я разговорилась с одной простой тёткой из местных. Он добром вспоминала Ельцина в бытность его первым секретарём обкома КПСС: он наладил производство в области курятины, и стех пор каждый мог купить в магазине курицу.

Звёздный час Ельцина пробил в августе 1991 г. Он сумел вскочить на колесницу истории – тот самый легендарный танк. Мне кажется, он в минимальной степени был возницей этой колесницы – его нёс поток. А возницей был Клинтон и Ко.

Изменилось ли моё отношение к Ельцину и его сподвижникам?  Ничуть. Лично они никакой симпатии ни на каком этапе своей деятельности не вызывали: я никогда не любила партийных бюрократов и, отдельно, пьянство. До сих пор считаю, что горбачёвская антиалкогольная кампания была правильным делом, но головотяпски исполненным, с типично партийной дурью.  А уж когда Ельцин приобрёл алкогольную одутловатость – тут ничего кроме брезгливой жалости он вызвать лично у меня не мог. Впрочем, и особого негодования не вызывал: мы много лет созерцали глубокого инвалида – «дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева», который едва двигал ногами и с трудом артикулировал звуки речи. Так что ограниченно дееспособные граждане во главе страны – это не было особой новинкой. Вероятно, каким-то могучим силам он был нужен – вот такой, каков он был. Сегодня, по-видимому, эту роль в своей стране играет Байден.

Но я была за Ельцина – против Зюганова. Потому что я была за новую жизнь. Мне казалось, что я сумею в неё встроиться, поучаствовать, добиться успеха. При Зюганове, как мне казалось, это будет невозможно: он ассоциировался в моём довольно наивном сознании с совком, серостью, и тщательным выкашиванием любой маломальской самостоятельности и инициативы. Чтобы что-то урвать из советского наследства – я и не помышляла. Более того, когда случилась приватизация – я как-то не заметила. Мне хотелось что-то сделать самой, придумать интересное и осуществить. И многим хотелось. И эту новизну мы ассоциировали с Ельциным. Потому были за него. Кое-что мне в итоге удалось, кое-что нет, но время было интересное.

О добровольной отставке Ельцина я услышала в магазине на Мясницкой. Там был включён телевизор, и надутый, словно шарик, глубоко больной и усталый человек с видимым усилием произносил своё знаменитое: «Я устал, я ухожу». Я приехала на работу и сообщила тогдашней компаньонке: «Ельцин ушёл». «Давно пора», - вяло отреагировала та и стала говорить со мной о делах. Никакой сенсации среди простых людей, каковыми были мы, это не произвело. Ни сожаления, ни ликования.

Могло ли быть по-другому? Можно ли было избежать того развала, который случился? Мне кажется, что при том человеческом материале, который представляли собой серые пиджаки-органчики с верхушки КПСС – скорее нет, чем да. Ельцин просто был одним из них. К нему вполне применимо объявление в ковбойском клубе: «В пианиста просьба не стрелять: играет как может». Да и стрелять в прошлое – дело бесполезное.










  


 

В России явно готовится революция. Цветная или ещё какая – не так важно. Важно, что революция. Поэтому, глядя на школоту Навального, да и публику постарше, хочется напомнить, что такое революция и откуда она произрастает. Этого понимания, как мне кажется, многим недостаёт.

Революция – это насильственный слом существующего порядка жизни (общественно экономических отношений, как выражались в старину) и переход власти и собственности в другие руки. Революций в истории бывало немало; самая эталонная – Великая Французская 1789-1794 г.г. Не случайно большевики постоянно сравнивали свои действия и происходящие события с Французской революцией.

Ныне живущее поколение тоже пережило революцию. Было это в 1991 г.: тогда, как и полагается в революции, произошло разрушение всей структуры жизни и переход власти и собственности в другие руки.

Для того, чтобы случилась революция, нужно два фактора: 1) наличие революционеров и их организация (Ленин называл тот фактор субъективным, а А.Фурсов – более удачно – субъектным) и 2) кризис – политический и экономический. Расстройство управления. Для революции не обязательна, но в высшей степени полезна война: при ней экономический кризис (а попросту говоря, массовое обеднение), почти неизбежен.  Оба фактора должны быть в наличии одновременно: одного не достаточно.

Кто такие революционеры? По психотипу это бешено амбициозные люди, которые никакими силами не могут осуществить свои амбиции в рамках существующего миропорядка. А потому им нужно этот миропорядок свалить. На его обломках строят они свои карьеры. Кто такой был Робеспьер? Копеечный адковатишка без малейших перспектив, каких пятачок пучок. А как возвысился! Возьмите любого революционера и вы увидите: в рамках прежней жизни ему ничего особенного не светило. Да, они могли бы стать достойными специалистами, крупными дельцами,  богатыми людьми, может, даже известными, но хочется-то большего. Хочется – в историю. Хочется – быть первыми. А стать первыми в конкуренции с множеством других, в устоявшейся среде – нет, не получится. А потому единственный путь – прежнюю жизнь – раздолбать. Развеять по ветру. Если удастся создать эффективную организацию революционеров (типа «партии нового типа») – тут уж «сдайся враг, замри и ляг», как очень верно писал Маяковский.

Революционерами никогда не движет любовь к страждущему человечеству, к любимому Отечеству и прочие умилительно-гуманитарные материи. Гуманитарные материи им припишут потом, в случае успеха, в их сусальных биографиях. На самом деле, на отечество, а паче того на его обитателей им плевать с самой высокой колокольни. Не до людишек – революцию надо делать! Так мыслят и действуют все без изъятия революционеры.

Примеры? Да сколько угодно. Большевики посреди большой войны, незадолго до победы, агитировали за поражение собственной страны. И это понятно: случись победа – им бы ничего не светило. Мы привыкли к этому широко известному факту, но если взглянуть на него как бы заново – оторопь берёт: желать поражения своей стране! Что может быть аморальнее? Но у революционеров своя мораль: морально всё, что служит революции. Нынешние революционеры и сочувствующие точно так же презирают и ненавидят убогую «Рашку» и с радостью предадут её на заклание ради своих амбиций.

Поэтому чего ж удивляться, что революционеры легко прибегают к иностранной помощи! К помощи врага, противника, геополитического конкурента. Разумеется, и сам противник без дела не сидит, а активно  стремится устроить у своего врага революцию. Так было издавна; историки пишут, что во Французской революции был выраженный английский след. Так что ничто не ново под луной. И большевики брали деньги на революцию из всех источников: чтобы раздолбать существовавший тогда порядок вещей – все средства хороши.

Никто из революционеров никогда не останавливался перед гибелью любого количества людей.  На «массы» революционер всегда смотрит как зоотехник на свиней или баранов: они нужны и даже весьма ценны, но они для него, а не он для них.  Люди – материал. И страна своя – материал. Троцкий, и не он один, смотрели на Россию как на хворост для чаемой ими мировой революции.

Ровно то же самое относится ко всем революционерам, вне зависимости от специальности, а не только политическим: революционерам в науке, в искусстве, да где у угодно. Не можешь возвыситься в рамках существующей парадигмы – раздолбай парадигму.

Такова психология революционера высшего уровня. Разумеется, ниже этого  уровня есть революционная публика пожиже, их взгляды менее выражены, иногда они осознают их и ужасаются. Примером такого осознания может служить раскаявшийся революционер-народоволец Лев Тихомиров. Но главным, настоящим революционерам – на людей наплевать. И не стоит возмущаться – они так устроены природой.  Но помнить об этом надо.

Поэтому, когда сегодня говорят об аморальности использования детей в революционных протестных акциях, надо понимать: революционеры готовы на всё. И всегда были готовы на всё. На то они и революционеры. Если сочтут полезным – детсадовцев выведут. Одно у них нынче огорчение: сакральной жертвы не случилось, псы режима, омоновцы, их переиграли.

Большевики тоже использовали детей в своих акциях. В 6-м классе я писала сочинение на тему: «Как Петя и Гаврик помогали революции» по книге В.Катаева «Белеет парус одинокий». В книжке описывались революционные события в Одессе в 1905 г. Там гимназиста-приготовишку использовали так: ему в ранец вместо металлических пуговиц, которые ребятишки использовали для игры, клали снаряды. То есть втёмную использовали. Впрочем, любых малолеток, по сути, используют втёмную: они же не понимают, что происходит, это для них игра.  Я нашла тот фрагмент, который был  напечатан в нашей хрестоматии по литературе; ознакомьтесь и вы, привожу его в приложении, чтоб не затруднять вас поисками. Заметьте: деятельность мальчишек в моём детстве трактовалась как однозначно положительная. А революция – это и вовсе считалось чем-то святым. Это очень опасная наша советско-российская традиция – считать революцию чем-то положительным и не опасным. Её не боятся и даже призывают.

На самом деле революции никогда не приносят простому народу ничего хорошего. Они несут ему голод, разруху и нищету гораздо большие, чем были до революции. Известный социолог С.Г.Кара-Мурза пишет: «Во время Гражданской войны 1918-1920 г. г. в России погибло, по оценкам, 12 млн. человек, из них менее 2 млн. от боёв и репрессий. Только от инфекционных болезней в условиях разрухи умерло более 5 млн. человек». («Революции на экспорт»).

Калорийность рациона русского рабочего, какой она была до революции, оказалась достигнутой только в 1959 г. , а до этого русский рабочий, тот самый пролетарий, на которого молилась официальная пропаганда, питался хуже, чем при царе.

В Институте российской истории РАН опубликовано многотомное издание «Лубянка – Сталину. Совершенно секретно». Это секретные ежемесячные сообщения госбезопасности Сталину. Сталин в 1920-е годы требовал правды. Ему было необходимо знать, что действительно происходит в стране. И ему передавали – это всё зафиксировано, – что обсуждают крестьяне и рабочие, например, 1928 году.  Обсуждают, при ком лучше жилось? А жили они и при царе, и при Временном правительстве, и при белогвардейцах, и при зелёных, и при большевиках. «И вот эти рабочие и крестьяне говорят, что лучше всего жилось при царе! Но это они говорят в 1928 году, а в 1905, 1906, 1917-м у многих (не у всех), но у многих были иллюзии: захватим землю, заводы – и всё будет замечательно», - пишет доктор исторических наук В.М. Лавров в книге «ЗАПУТАЛСЯ МУЖИК. Как Ленин и Спиридонова вовлекли крестьян в Октябрьскую революцию».

Бедолаги ещё не вкусили коллективизации, но уже почувствовали: после революции стало хуже. И по-другому быть не может: разруха, которая сопровождает революцию, всегда ложится на плечи простых людей.

Да, кто-то получает прежде не доступное его сословию образование, выдвигается на такие руководящие посты, какие и не снились его родителям. Даже термин такой возник после революции 1917-го года – «выдвиженец». Верно говорил Наполеон: «Революция – это десять тысяч вакансий». Но на каждого выдвиженца – сотни «задвиженцев»: среднему, обычному, рядовому – от революции всегда хуже. Имущие и привилегированные – имеют гораздо больше шансов вывернуться при любом катаклизме. У них более широкий кругозор, управленческий опыт. Не только воровать умеют имущие. Все революционные тумаки и шишки летят в простых.

Люди революционного типа есть всегда, но сделать революцию в любой момент, по собственному желанию и даже с помощью извне – невозможно. Нужен колоссальный кризис с потерей управляемости. Есть ли сейчас в стране такой кризис? По-моему, нет. Его пытаются создать внутренние и внешние революционеры, но пока им это не удаётся. Да, положение  в экономике –  неважное. Но надо твёрдо понимать: в результате революционного обрушения всей жизни – станет только хуже. Хуже некуда?  Не беспокойтесь: для ухудшения место всегда найдётся. И беднеть гражданам есть куда.  Ничего хуже революции с нами произойти не может. Это надо твёрдо уяснить.

Революция – это вовсе не заря новой жизни, как нас учили в рамках советской парадигмы. Революция - это крах жизни старой. Это закат, а не восход. Накопилось множество поломок, которые не починили, и ветхая хоромина старой жизни – рухнула. Ответственны за революцию всегда те, кто составлял руководящий класс при старом режиме: именно они были призваны «чинить», т.е. производить нужные реформы и мероприятия. Революция – это что-то вроде аутоимунной болезни государственного организма: организм крайне слабо реагирует на разрушительные воздействия. Про Октябрьскую революцию мы можем знать только по литературным источникам, а вот революцию 1991 пожилые люди наблюдали воочию. И именно так и было: власти и сами люди как бы утратили чувство опасности. Им в какой-то момент показалось: чем хуже – тем лучше. Вполне революционное чувство! Очень скоро те активисты, что увлечённо орали на Манежной: «КПСС, уходи!» стали копаться в помойках в поисках чего-нибудь полезного. Купить не могли: революция обесценила их зарплаты и сбережения.

Очень хочется верить, что революция не произойдёт. Что «режим», всеми, кому не лень, обруганный на все лады, и во многом очень справедливо обруганный, всё-таки устоит. Потому что если не устоит – всем будет хуже. Гораздо хуже. Ну, за исключением самих революционеров. И то не всех. Революции имеют привычку пожирать своих детей. И то сказать, дело своё сделали – теперь пожалуйте на гильотину.

Об этом надо помнить всем. И почаще почитывать что-нибудь о революциях в прошлом. Токвиля, например («Старый порядок и революция») или Ипполита Тэна («Происхождение современной Франции»). Очень прочищает мозги по части революций. Кому это покажется трудным – хотя бы «Хождение по мукам» Алексея Толстого. Только не фильм, а книгу. Там очень хорошо описано революционное разрушение всей ткани жизни. И детям своим посоветуйте почитать. Или вслух прочтите особо чувствительные места. Как знать, может не захотят пойти на следующий митинг. Или приохотятся к чтению, что тоже чрезвычайно полезно.

А теперь, как обещала отрывок из повести В.Катаева «Белеет парус одинокий».

II. Тяжёлый ранец

Несмотря на объявленную царём «свободу», беспорядки усиливались. Почта работала плохо. Отец перестал получать из Москвы газету «Русские ведомости» и сидел по вечерам молчаливый, расстроенный, не зная, что делается на свете и как надо думать о событиях.

Приготовительный класс распустили на неопределённое время. Петя целый день болтался без дела. За это время он успел проиграть Гаврику в долг столько, что страшно было подумать.

В предыдущих главах повести рассказано о том, что Гаврик и Петя увлекались азартной игрой в «ушки» («ушками» дети называли металлические пуговицы). Петя, проиграв Гаврику много ушек, написал бабушке письмо с просьбой прислать дедушкин виц-мундир (военный мундир), надеясь срезать с него пуговицы. С большим нетерпением Петя ожидал посылку.

Однажды пришёл Гаврик и, зловеще улыбаясь, сказал:

- Ну, теперь ты не ожидай так скоро своих ушек. На днях пойдёт всеобщая.

Может быть, ещё месяц тому назад Петя не понял бы, о чём говорит Гаврик. Но теперь было вполне ясно: раз «всеобщая» - значит «забастовка».

Сомневаться же в достоверности Гавриковых сведений не приходилось. Петя уже давно заметил, что на Ближних Мельницах всё известно почему-то гораздо раньше, чем в городе. Это был нож в сердце...

- Как же будет насчёт долга? -спросил Гаврик настойчиво.

Дрожа от нетерпения поскорее начать игру, Петя поспешно дал честное благородное слово и святой истинный крест, что завтра, так или иначе, непременно расквитается.

- Смотри! А то - знаешь... - сказал Гаврик, расставив по-матросски ноги в широких бобриковых штанах лилового, сиротского цвета.

Ходить по улицам было опасно, но всё же Гаврик обязательно появлялся и, остановившись посредине двора, закладывал в рот два пальца. Раздавался великолепный свист. Петя торопливо кивал приятелю в окно и бежал чёрным ходом вниз.

- Получил ушки? - спрашивал Гаврик,

- Честное благородное слово, завтра непременно будут! Святой истинный крест! Последний раз.

В один прекрасный день Гаврик объявил, что ждать больше не желает. Это значило, что отныне Петя, как несостоятельный должник, поступает к Гаврику в рабство до тех пор, пока полностью не расквитается. Таков был жёсткий, но совершенно справедливый закон улицы.

Гаврик слегка ударил Петю по плечу, как странствующий рыцарь, посвящающий своего слугу в оруженосцы.

- Теперь ты скрозь будешь со мною ходить, - добродушно сказал он и прибавил строго: - Вынеси ранец,

- Зачем... ранец?

- Чудак-человек, а ушки в чём носить?

И глаза Гаврика блеснули весёлым лукавством.

По правде сказать, Пете весьма улыбалась перспектива такого весёлого рабства: ему давно уже хотелось побродяжничать с Гавриком по городу. Но дело в том, что Пете ввиду событий самым строжайщим образом было запрещено выходить за ворота. Теперь же совесть его могла оставаться совершенно спокойной: он здесь ни при чём, такова воля Гаврика, которому он обязан беспрекословно подчиняться. И рад бы не ходить, да нельзя: такие правила.

Петя сбегал домой и вынес ранец.

- Надень, - сказал Гаврик.

Петя послушно надел. Гаврик со всех сторон осмотрел маленького гимназиста в длинной, до пят, шинели, с пустым ранцем за спиной. По-видимому, он остался вполне доволен,

- Билет гимназический есть?

- Есть!

- Покажь!

Петя вынул билет. Гаврик его раскрыл и по складам прочёл первые слова: «Дорожа своею честью, гимназист не может не дорожить честью своего учебного заведения...»

- Верно, - заметил он, возвращая билет. - Сховай2. Может, сгодится.

Затем Гаврик повернул Петю спиной и нагрузил ранец тяжёлыми мешочками ушек.

- Теперь мы всюду пройдём очень свободно,- сказал Гаврик, застёгивая ранец, и с удовольствием хлопнул по его телячьей крышке.

1.    Скрозь - повсюду.

2.    Сховай, сгодится - спрячь, пркгодится

3.    Бобриковые штаны - штаны из грубого сукна.

Петя не вполне понял значение этих слов, но, подчиняясь общему уличному закону - поменьше спрашивать и побольше знать, - промолчал. Мальчики осторожно вышли со двора.

Так начались их совместные странствования по городу, охваченному беспорядками.

С каждым днём ходить по улицам становилось всё более опасно. Однако Гаврик не прекращал своей таинственной увлекательной жизни странствующего чемпиона. Наоборот. Чем в городе было беспокойнее и страшнее, тем упрямее лез Гаврик в самые глухие, опасные места. Иногда Пете даже начинало казаться, что между Гавриком и беспорядками существует какая-то необъяснимая связь.

С утра до вечера мальчики шлялись по каким-то чёрным дворам, где у Гаврика были с тамошними мальчиками различные дела по части купли, продажи и мены ушек. В одних дворах он получал долги. В других - играл. В третьих - вёл загадочные расчёты со взрослыми, которые, к крайнему Петиному изумлению, по-видимому, так же усердно занимались ушками, как и дети.

Таща на спине тяжёлый ранец, Петя покорно следовал за Гавриком повсюду. И опять в присутствии Гаврика город волшебно оборачивался перед изумлёнными глазами Пети проходными дворами, подвалами, щелями в заборах, сараями, дровяными складами, стеклянными галереями, открывая все свои тайны,

Петя видел ужасающую и вместе с тем живописную нищету одесских трущоб, о существовании которых до этого времени не имел ни малейшего представления.

Прячась в подворотнях от выстрелов и обходя опрокинутые поперёк мостовой конки, мальчики колесили по городу, посещая самые отдалённые его окраины.

Благодаря Петиной гимназической форме им без труда удавалось проникать в районы, оцепленные войсками и полицией. Гаврик научил Петю подходить к начальнику заставы и жалобным голосом говорить:

- Господин офицер, разрешите нам перейти на ту сторону, мы с товарищем живём вон в том большом сером доме, мама, наверное, сильно беспокоится, что нас так долго нет.

Вид у мальчика в форменной шинели, с телячьим ранцем за плечами был такой простодушный и приличный, что обыкновенно офицер, не имевший права никого пропускать в подозрительный район, делал исключение для двух испуганных детишек.

- Валяйте, только поосторожней! Держитесь возле стен. И чтоб я вас больше не видел! Брысь!

Таким образом мальчики всегда могли попасть в любую часть города, совершенно недоступную для других.

Несколько раз они были на Малой Арнаутской в старом греческом доме с внутренним двором. Там был фонтан в виде пирамиды губчатых морских камней, с зелёной железной цаплей наверху. Из клюва птицы в былые времена била вода.

Гаврик оставлял Петю на дворе, а сам бегал куда-то вниз, в полуподвал, откуда приносил множество мешочков с необыкновенно тяжёлыми ушками. Он поспешно набивал ими Петин ранец, и мальчики быстро убегали из этого тихого двора, окружённого старинными покосившимися галереями.

Мальчики заходили в порт, на Чумку, в Дюковский сад, на Пересыпь, на завод Гена. Они побывали всюду, кроме Ближних* Мельниц1.

На Ближние Мельницы Гаврик возвращался один после трудового дня. Тётя и папа сошли бы, вероятно, с ума, если бы только могли себе представить, в каких местах побывал за это время их Петя.

Через минуту, показавшуюся Пете часом, из двери чёрного хода выскочил красный, потный человек без пальто, в пиджаке, испачканном мелом.

Петя увидел и ахнул. Это был Терентий.

- Давай, давай, давай! - бормотал Терентий , обтирая рукавом мокрое лицо.

Не обращая внимания на самого Петю, он бросился к его ранцу.

- Давай скорей! Спасибо, в самый раз! А то у нас ни черта не осталось.

Он нетерпеливо расстегнул ремешки, сопя, переложил мешочки из ранца в карманы и бросился назад, успев крикнуть:

- Пущай Иосиф Карлович сей же час присылает ещё. Тащите, что есть. А то не продержимся.

- Ладно, - сказал Гаврик, - принесём.

Тут под крышу ударила пуля, и на мальчиков посыпался розовый порошок кирпича.

Они поспешили той же дорогой назад, на Малую Арнаутскую, и взяли новую партию «товара». Ранец на этот раз был так тяжёл, что Петя его еле тащил.

Теперь мальчик, конечно, прекрасно понимал уже, какие это ушки. В другое время он бросил бы всё и убежал домой. Но в этот день он, охваченный до самого дна души азартом опасности, гораздо более могущественным, чем азарт игры, ни за что не согласился бы оставить товарища одного. К тому же он не мог отказаться от славы Гаврика. Одна мысль, что он будет лишён права рассказывать потом о своих похождениях, сразу заставила его пренебречь всеми опасностями.

Гаврик и Петя отправились обратно. Но как изменился за это время город! Теперь он кипел.

Улицы то наполнялись бегущим в разные стороны народом, то вдруг пустели мгновенно, подметённые железной метёлкой залпа.

Мальчики подходили уже к заставе, как вдруг Гаврик схватил Петю за руку и быстро втащил в ближайшую подворотню.

- Стой!

- Что?

Не выпуская Петиной руки, Гаврик осторожно выглянул из ворот и тотчас отвалился назад, прижавшись спиной к стене под чёрной доской с фамилиями жильцов.

- Слышь, Петька... Дальше не пройдём... Там ходит тот самый чёрт, который мне ухи крутил... Смотри...