Когда отгремела революция и потребовалось «строить и месть в сплошной лихорадке буден» - крепостное право было возрождено. Или введено заново – это уж как кому угодно считать. Возрождено потому, что по-другому не получалось, потому что это соответствует нашей земле и нашему положению в мире.
Возрождено оно было в форме таких главнейших институтов как:
1) прикрепление крестьян к колхозам-совхозам,
2)института прописки,
3) распределения после учебных заведений, отчасти – обязательности общественно-полезного труда,
3) трудности увольнения с предприятий и вообще затруднённости смены места работы.
Мы привычно относим всё перечисленное к ужасам сталинизма, а к ужасам известно какое отношение: ах-ах, главное - не допустить повторения. При таком отношении к делу сваливается в одну нерасчленимую кучу и головотяпство исполнения, и прямое предательство, и правильные по существу меры, вытекающие из объективных исторических, географических, геополитических и психологических особенностей нашего народа.
На самом деле многое из того, что мы привычно причисляем к «ужасам», - это просто техническая необходимость и больше ничего. Ужасы сталинизма, конечно, были, но не надо забывать, что живём мы сегодня на том, что было создано при ужасах и благодаря ужасам – такая вот неприятность. Тем ещё заделом живём и его проматываем.
К тому же, более чем вероятно, те ужасы отвратили от нас ещё большие ужасы - полного распада и уничтожения. К чему весьма часто ведёт безбрежное человеколюбие и вполне искреннее стремление никого не задеть и не обидеть.
Мои читатели часто подозревают меня почти в родственной привязанности к тов. Сталину, но это не так, родственные чувства у меня скорее противоположного свойства: я – внучка репрессированного и погибшего в ту эпоху. Так что nothing personal, only business.
Так вот о бизнесе. Когда начинаешь заниматься бизнесом, на многое, в том числе и в истории, смотришь по-другому: не с позиции абстрактного человеколюбия, а практически, с позиции достижения цели – в тех условиях и с тем человеческим материалом, который имеется в наличии. И тут начинаешь понимать всё: и уголовную ответственность за двадцатиминутное опоздание на работу, и «закон о трёх колосках». А что прикажете делать, если опаздывают все и всегда? И воруют, как заводные… И заменить их некем: все такие. Бизнес вообще воспитывает прямой взгляд на вещи.
Бизнес тов. Сталина был успешен – под «бизнесом» я разумею то, что первоначально это слово и значило: дело, занятие. В Северном речном порту в Москве на стене элегантного здания Речного вокзала, ныне изрядно обшарпанного, висит табличка, извещающая, что канал им. Москвы был сооружён в 1934-1937 г.г. Однажды, много лет назад, я оказалась там с отцом, старым инженером. Поглядев на табличку, он задумчиво проговорил, что в наши дни столько времени потратили бы на согласование документации. Не на изготовление – на согласование. Было это давно – ещё в 80-х годах. Сегодня за такие дела просто не берутся, сегодня такое и помыслить нельзя, поэтому говорить о сроках просто бессмысленно. Впрочем, сегодня начинают помышлять о каких-то масштабных проектах. Кем и какими средствами их будут выполнять – загадочно. Может быть, условными «таджиками», не знаю… Но вспоминая об эпохе Сталина, надо всегда держать в уме такой факт: тогда не было нефти-газа, которые можно продать, получить деньги и их на что-то потратить.
Вернёмся к крепостному праву – к его второй серии. Разумеется, никакой генетической связи с тем, первым, крепостным правом у сталинской политики не было. Просто перед страной стояли определённые задачи – и их надо было решить – в сжатые сроки с ограниченными ресурсами. И ту же на сцену явилось крепостное право.
Попросту говоря, требовалось в кратчайшие сроки провести индустриализацию и подготовиться к большой войне. И для решения стоящих перед страной задач потребовались меры очень похожие на крепостное право. По сути это и было крепостное право. Что и позволяет считать его делом естественным и эффективным – в наших условиях. Вытекающим из этих условий.
Тут важно отметить ещё и вот что. В сталинскую эпоху большой спрос был со всех, но в первую очередь – с руководящего класса. Советские начальники фактически принадлежали государству: они ехали туда, куда посылала партия и делали то, что она, партия, приказывала. Недоступные простому люду квартиры и вообще бытовой обиход – тут же отнимались, как только начальник переставал занимать свою должность. Блага принадлежали должности, а не лицу. Так что своеобразное крепостное право касалось всех. Не было такого, чтобы низшие надрывались, а высшие – жуировали жизнью. Это – достижение эпохи свобод и прав человека.
АГРОГУЛАГ И «ПЛОДЫ СВОБОДЫ»
Ужасы «агрогулага» известны всем и многократно описаны: при Сталине крестьяне, не имевшие паспортов, не имели права уйти из колхозов-совхозов. Получили они такую возможность только при Хрущёве и широко ею воспользовались.
Я не сомневаюсь в том, что жизнь в военной и послевоенной деревне была страшно трудной и скудной. Но она – была. Потом её не стало вовсе.
Лично я времён крепостного права не застала, видела лишь хрущёвскую «волю». В моё детство, в 60-70-х годах мы проводили лето в живописной деревеньке на высоком берегу Оки. (Пристань на Оке называлась Притыка, а деревня – Трегубово – вдруг кто-нибудь тоже там был?) Так вот уже тогда, в 60-е) всё сколько-нибудь активное подалось в города.
В Москву просто так уехать было невозможно, так хоть в Коломну, на завод. Это гораздо легче: отстоял смену – и свободен. А в деревне ты крутишься целый день и конца этому не предвидится. Уже в те далёкие времена приокская деревушка начала неуклонно вымирать: оставались всё больше старухи да дачники. При нас закрыли начальную школу, что существовала там с «дореволюции». А нет школы – нет и деревни, это давно замечено. Недаром в Австралии и Новой Зеландии наладили дистанционное обучение детей фермеров через интернет, с эпизодическими наездами учителей. Понимают: если ребёнок уедет в город в интернат – назад он не вернётся. Это дорога с односторонним движением.
Возвращаясь к детским воспоминаниям, замечу: тогда в деревне было стадо – восемь коров и множество овец. И то говорили: мало. Сейчас ни коров, ни овец нет, кур-то всего ничего. Деревня стала чисто дачной. Сельские жители, бывшие когда-то производителями, стали потребителями хлеба, мяса, молока, овощей. И по-человечески их понять можно: так легче.
Вымирание деревни – это прямой результат отмены крепостного права – его второй серии. Плоды свободы. Причём процесс прошёл изумительно быстро, буквально на жизни одного поколения. Много говорят о раскрестьянивании, об ужасах коллективизации, а вот о тихом вымирании как-то помалкивают, вроде как это объективный, природный процесс, а против природы – известно – не попрёшь.
У нас, в подмосковной районной газете, то и дело встречаются объявлении о продаже домов во Владимирской области с таким выразительным уточнением «в ДЕЙСТВУЮЩЕЙ деревне». Вот оно как: есть и бездействующие.
А ведь было по-другому – в крепостные-то времена. Я недавно, переставляя книги, случайно открыла хрестоматию с отрывком из «Василия Тёркина», где он мечтает, как покажется односельчанам с медалью. Мечтает прийти на гулянку. А вдруг придёт – и нет гулянки. «Нет гулянки? Ладно, нет. /Я в другой колхоз, я в третий – вся округа на веду/ где-нибудь да в сельсовете на гулянку попаду». Меня вдруг несказанно изумили эти немудрящие слова. Сегодня в смоленской деревне такое просто непредставимо, чтобы вот рядом, в пешеходной, как теперь говорят, досягаемости – и столько народу. Да, деревня была людной, полнокровной. Когда есть народ – можно что угодно сделать. Можно было облегчить их жизнь, улучшить, дать какие-то льготы, разрешить, наконец, частную инициативу, вплоть до малого бизнеса. Всё можно было сделать, если есть люди. Когда людей нет – и разрешать некому. Их совершенно не требовалось угнетать, гнобить, бить палками. Их просто требовалось удержать на месте.
Мои читатели задают мне вопрос на засыпку: а как быть, если сын крестьянина хочет стать хирургом? Всякий, кто хоть чуть-чуть читал о советском периоде истории, знает: выпускники школ могли совершенно беспрепятственно попытаться поступить в вуз, сдавая вступительные экзамены. А на сельские специальности – именно селян и принимали. Агроном может вырасти только из сельского жителя. И они успешно поступали в вузы. Почему? Потому что в сельские школы по обязательному распределению ехали учителя – выпускники педвузов, но об этом чуть дальше.
«Народы родятся в деревне и умирают в городе» - заметил знаменитый антрополог Ганс Гюнтер, и так именно оно и есть. И умирают народы – весьма нередко – от НЕСВАРЕНИЯ СВОБОДЫ.
Говорят, что рабство развращает, но не меньше развращает и свобода. Сегодня для селянина есть стандартный жизненный путь – податься в город «в охрану». Сама по себе эта охрана – могучий инструмент развращения. Говорят, в ней заняты несколько миллионов – больше, чем в армии. Вообразите: здоровые мужики сидят и НИЧЕГО, ну ровно ничего, не делают. У нас в посёлке кладбищенские привратники ещё сшибают сотенные с желающих проехать через кладбище в объезд пробки. Конечно, это легче, чем пахать – в самом прямом смысле. Так что эти граждане пахать уже не будут никогда – ни в каком смысле. И это тоже плоды свободы. Плоды того давнего «несчастья» - отмены крепостного права.
ПРОПИСКА: ГДЕ РОДИЛСЯ, ТАМ И ПРИГОДИЛСЯ
Наша территория не просто велика – она крайне неравноценна по условиям проживания. И неприятность состоит в том, что осваивать её надо всю: природные богатства сосредоточены не в курортных местах. Сибирь надо осваивать, Север осваивать тоже надо. А любые земли можно считать в полной мере принадлежащими данному народу и государству только в том случае, когда они этим народом заселены.
Русский народ находил нетривиальные способы освоения данной Богом и судьбой территории. В.О. Ключевский подробно рассказывает, какую роль сыграли т.н. «пустынные» монастыри в деле освоения «северов».
Да что там «северА» – даже и на исконных-то территориях сохранить население - и то задача. Если население есть – можно говорить о каком-то развитии, нет населения – всё пустые слова.
Дай населению неограниченную свободу передвижения и выбора места жительства – оно утечёт в большие города или уж прямо в Москву. Потому что в большом городе жить не приятнее – приятности-то там не много, а проще, легче. Прибыток на единицу усилия несравненно выше, чем в маленьком городке, а паче того - на селе. И так повсюду в мире. Недаром и в Европе разного рода турки-арабы-негры кучкуются в больших городах и вовсе не стремятся в сельскую местность или даже в маленькие городки. Реально свобода выбора местожительства – это свобода стекания в места, где жить легче и полное обезлюдевание других (большинства) территорий.
Вот именно такую функцию – удержания народа на местах и прикрепления к тем местам, в которых этого населения не хватает, – и взяла на себя проклятая, всеми ненавидимая прописка. Точнее, было у неё две функции: закрепление людишек на местах и за ними неусыпный контроль. Всё было про всех известно: кто живёт, откуда приехал, где работает, в чём замечен. А вы думаете почему, можно было романтически гулять до рассвета? Вот поэтому и можно было: ничего из ничего не получается. Помню, в детстве (в 60-е годы) мы в Егорьевске первоклассницами ходили с подружкой пешком в загородный коллективный сад за яблоками, где у её дедушки был участок. Вот так выходили из дома да и шли себе потихоньку, километра два-три. Можете такое себе представить? Сегодня ребёнка в школу по соседству провожают. Но контроль – это несколько иная тема.
Поговорим о закреплении.
Нельзя было вот так взять и уехать по своему почину куда глаза глядят. Вернее так: можно было уехать в худшие условия: в деревню, на север, из большого города в маленький, а наоборот – нельзя. Можно было уехать учиться, по оргнабору – возможности переменить место жительства, а с ним и судьбу, конечно, кое-какие были, но вот так взять и утечь туда, где легче, – было нельзя. И большинство жило на своём месте, работало на соседней фабрике, приводило детей в школу, где учились сами.
На первый взгляд, кажется, что такое положение выгодно государству, а для человека – тяжко и угнетательно. На самом деле, и для самого человека это полезно и благотворно.
В прикреплённости к своему месту есть большой смысл. Если ты знаешь, что тебе здесь жить если не до конца дней, то неограниченно долго – ты так или иначе в это место вкладываешься. Ты стремишься его улучшить, украсить или уж, во всяком случае, не гадить там. Потому что это твоё место, в какой-то мере – часть тебя самого. Помню, когда-то на школьных тетрадках печатали цитату из Чехова: «Если б каждый на своём клочке земли сделал всё, что может, как прекрасна стала бы наша земля» (цитирую по памяти). И это чистая правда, в суете забытая нами.
Иное дело, если пред тобой, что называется, открыт весь мир. На первый взгляд, кажется, что такое положение несравненно лучше и счастливее. Иди куда сам знаешь, живи где хочешь. Не понравилось тут – езжай в Москву, не сложилось в Москве – попробуй за границу. В интернете не прекращаются обсуждения: свалить из Рашки или покуда остаться в «этой стране», сейчас как раз в ЖЖ печатаются мудрые советы и впечатления тех, кто «свалил» или кто по тем или иным причинам остался. Такое положение вещей считается необычайно прогрессивным, и не моги против слова молвить – сейчас прослывёшь сталинистом, фашистом или, по меньшей мере, заскорузлым совком.
На самом деле возможность «свалить» пагубна и, как теперь принято выражаться, контрпродуктивна. Пагубно это для страны, для народа и для самих героев. Пагубно для тех, кто уезжает, для тех, к кому он приезжает, и для тех, кто остаётся тоже пагубно. Уезжая, человек годами, а то и десятилетиями, живёт на два дома, не пойми как, не прикипая душой ни к одному из мест. От старого места он оторвался (это провинция, «дыра», никаких перспектив, нечего ловить – он это место презирает), а на новом месте – презирают его. Тут он провинциал, «понаехали тут». Новое место тоже ощущается как враждебное, не своё.
В Тульской области мне рассказывали: из сёл народ утекает в райцентры, а исконные жители райцентров стараются перебраться в Тулу, а туляки в свою очередь, понятно, в Москву. Живут часто в уродских условиях, но – в Москве. Поскольку квартира съёмная и перспективы туманны – своим местом они не считают ни Тулу, ни Москву. А коли так, они – социальная пыль, носимая ветром. Вся их жизнь – временная и случайная, любить и украшать землю такой человек никогда не будет. Недаром на вокзале, какой он ни есть распрекрасный, господствует атмосфера временности и неуюта, находиться там больше необходимого не хочется.
Но этим дело не исчерпывается. Самая возможность вот так сняться и уехать – разъедает души и тех, кто никуда не уедет. Большинство ведь всё-таки никуда не уезжает, а так и проживает жизнь в своём углу. Но самая возможность уехать в какие-то богатые и счастливые земли, где жить легче, где и работать-то почти не нужно, – всё это действует разлагающе и деморализует. Человек раздумывает и примеривается, собственная жизнь кажется ему малоценной и неуважаемой, вкладывать труд в её улучшение он не будет: что в нашей дыре может быть приличного, пора валить отсюда, только вот надо решить, куда. Очень часто решение затягивается, порой до пенсии, но человек этот – ни в городе Богдан, ни в селе Селифан – живёт с чувством временности и случайности. Как вы думаете, такой человек работник? Правильно думаете.
Вообще, нет более надёжного средства стать хроническим неудачником, чем считать свою теперешнюю жизнь временной и случайной, только лишь подготовкой к какой-то новой замечательной жизни, которая откроется там, за горизонтом. В принципе, это всем известно, но многие, очень многие раз за разом повторяют эту классическую жизненную ошибку. Так вот химера отъезда – премного тому способствует. И, напротив, зная твёрдо, что тебе здесь жить – поневоле будешь об этом месте заботиться. Полюбишь его, потому что любим мы то, во что вложен собственный труд. Сама по себе местность или населённый пункт ни хорош, ни плох: таким или иным его делают люди – своим трудом, мечтами и мифами.
Сегодня таких неудачников бродит по нашей земле несчитано: в орбиту их неудачничества втянут весь мир. Теперь вот и Болонский процесс подоспел: наши дипломы будут якобы котироваться повсюду, так что теоретически можно будет пристроиться сидеть в офисе где-нибудь на другом конце вселенной. А вы говорите Одоев или Усть-Каменогорск – да плевать мы хотели на этот провинциальный «ацтой»! Большинство, конечно, во всю жизнь никуда не тронется, но тоска по несбыточному будет глодать неотступно, мешая наладить жизнь в родном углу.
Советская прописка – так, как она была замыслена, – давала внятные ориентиры: ты по своему почину можешь уехать туда, где труднее, где хуже, а туда, где легче и лучше, - не можешь. Хочешь улучшать жизнь там, где труднее – пожалуйста. А приспосабливаться, искать лёгкой жизни – не выйдет. Недаром было такое осудительное советское словцо – «приспособленец», «искатель лёгкой жизни». Сегодня такой человек называется «успешным», «реализованным» и «состоявшимся», но это так, к слову. Таков был замысел, реализация, разумеется, далеко не всегда отвечает замыслу, но для того, чтобы реализовалось что-то достойное, должен быть адекватный задаче и внятно изложенный замысел. В эпоху наибольших успехов Советского Союза – он был.
Помню, наш преподаватель философии любил повторять: главное отличие человека от животного в том, что животное приспосабливается к среде обитания, а человек – приспосабливает среду к себе. Наличие прописки и ограниченная свобода выбора местожительства стимулировала человеческое поведение, а вот неограниченная свобода – животное. И оно – воспевается как самое разумное и прогрессивное. Более-менее энергичные и, так сказать, годные утекают туда, где и так относительно хорошо. А там, где относительно плохо, остаются «плохиши». В результате там, где было плохо, - становится ещё хуже, а где было хорошо – становится гораздо хуже, поскольку там – не протолкнёшся от искателей лёгкой жизни. «Лёгкой», конечно, весьма условно, но важно понять, что соблазн не улучшать жизнь на месте, а просто переместиться туда, где жить легче, в перспективе приносит неприятности всем.
НЕПЕРЕВОДИМОЕ СЛОВО «РАСПРЕДЕЛЕНИЕ»
Когда-то в юности столкнулась: не могу выразить по-иностранному советское понятие «распределение», т.е. посылка окончивших учебные заведения туда, куда требуется народному хозяйству. Мои родители, выпускники технического вуза 50-х годов, рассказывали: распределение было законом; не поедешь – разыщут и водворят на место работы с милицией. И это действовало: квалифицированные рабочие, инженеры и техники не оседали в больших городах, где учились, а отправлялись туда, где в них была нужда, где строились промышленные предприятия. Только такой подход к делу позволял максимально использовать те человеческие ресурсы, которые были в стране. Когда давление ослабло, когда насильно распределять перестали, всё тут же пошло неперекосяк: в больших городах выпускники не могут найти работу, а в глубинке хронически не хватает специалистов.
Мы ностальгически умиляемся: вот в 50-е годы какая замечательная была советская школа: приезжали ребята из Тьмутаракани и поступали в МГУ. Вот как замечательно учили! Учили, да, потому что было кому учить. Выпускники педвузов ехали по распределению, куда посылали. Уже в 70-е годы, когда я кончала школу, у многих выпускников провинциальных школ был прочерк в аттестате по тому или иному предмету: не было учителя. Вот не было и всё тут. Хотя совокупное количество выпускников педвузов было колоссальное. Просто они оседали по конторам в крупных городах, а не ехали к месту распределения.
То же самое было и с инженерами, и со всеми другими так называемыми «молодыми специалистами».
Это было практическое последствие «отмены крепостного права».
Нужно же заинтересовать, создать условия, действовать экономическими методами! – так говорят прогрессивные и либеральные.
Разумеется, создавать условия, лучшие условия, всё более замечательные условия – необходимо. Тут нечего и говорить. Но сделать так, чтобы люди сами бежали из больших городов, от привычной, налаженной жизни, - в Тьмтуракань – этого экономическими методами достичь нельзя. Невозможно этого достичь экономическими методами! Просто потому, что туда должны сначала приехать люди и создать эти самые условия. И люди там должны постоянно находиться, чтобы эти условия поддерживать.
Вообще, экономические методы не универсальны, как мнится многим неофитам «экономикса», вовсе не всего и не везде можно достичь экономическими методами. Разумеется, и их забывать нельзя, присовокупляя к экономическим методам - моральные: прославление тех, кто честно выполняет свой долг, и моральное давление на уклонистов. Но при всём этом ничего не подействует, если нет государственного закрепления выпускников там, где они нужны.
Если нет принуждения.
По существу – крепостного права. Пускай ограниченного, не навсегда, но – крепостного. Нет его – и система подготовки специалистов крутится вхолостую, производя столичных офисных сидельцев. Поднять экономику таким способом – невозможно.
КУДА ПРИЛЕТЕЛИ «ЛЕТУНЫ»?
Идеалом советской системы был работник, закреплённый на предприятии. В сталинские времена уволиться было не просто, не всех и не ото всюду вот так запросто отпускали. Тоже своего рода крепостное право лайт. Потом дело упростилось. Но морально всё-таки поощрялись те, кто работал подолгу и не бегал с места на место. А так называемые «летуны» - критиковались, высмеивались: несерьёзные, нереспектабельные люди.
Смысл в этом был большой и понятный. Хорошо работать и приобрести мастерство может только тот, кто душою связан с этой работой, кто знает, что будет тут работать и сегодня, и завтра, и в будущем. Для дела это лучше, чем если трудящийся, как сегодня, скачет амбициозным стрекозлом по офисам в погоне за новой строчкой в CV.
Сегодня так и учат мэтры офисной мудрости: работу надо искать всегда; устроился на работу – начинай искать, где лучше. Оно, может, конечно, и правильно в условиях нынешней нестабильности, но мастером, знатоком, умельцем при такой жизненной ориентации никогда не станешь. Свобода порхания сильно понижает качество человеческих ресурсов страны: и в 20 лет он ничего конкретного не умеет, и в 30, а в 40 уж и учиться поздно. Пока речь идёт об офисных сидельцах – это ещё ничего, а надо будет восстанавливать технику и промышленность – солоно придётся с такими жизненными навыками.
Сегодня найти специалиста любого профиля – трудно необычайно. За них работодатели держатся, их лелеют, боятся, что куда-нибудь исчезнет. У людей самых трудовых возрастов (30-50) не было случая сформировать трудовые навыки: предприятия позакрывались, развалились, специалисты разбежались… Если какие навыки и сформировали эти поколения – то разве что пронырства и внешнего селф-промоушена: умеют писать CV и проходить собеседования. Мой муж работает в области космической промышленности, так он говорит, что выпало целое поколение: есть деды (кому 60 и больше), есть в небольшом количестве внуки (кому 20-25), а «отцов» - нет. Деды уходят, и кто будет передавать опыт и умения внукам – неясно.
И это тоже плоды свободы…
Ещё любопытная параллель. Как я писала выше, крепостное поместье - в замысле, по идее – должно было играть роль некой культурной ячейки на местах. Так вот ровно такую же роль в советское время играло промышленное предприятие, колхоз, совхоз! Дом отдыха, дом культуры, пионерский лагерь, коммуналка и соцкультбыт – всё это существовало и развивалось вокруг предприятий. Когда произошла приватизация, и новые собственники стали избавляться от этой «нагрузки» - вся жизнь стала расползаться, как гнилая ткань. Случилось то самое запустение, которое описал Михаил Меньшиков в очерке «В деревне», который я цитировала в предыдущей части.
Во многих моих читателях и собеседниках подобные рассуждения вызывают сильное раздражение: «Может, вы и ГУЛАГ оправдываете?»
Давайте не будем по-дамски махать руками: ужас-ужас-ужас! Гулаг – это система принудительного труда заключённых. Были жестокости, страшные жестокости, были и настоящие садисты – всё было. Но само по себе использование труда заключённых – полезное дело. Трудное, очень трудное по организации: контингент специфический.
У нас сегодня сидит примерно 1% населения, это крепкие мужики работоспособного возраста, а об экономических достижениях с использованием их труда – что-то не слыхать. Организация, надо понимать, хромает. На обе ноги.
Я читала, что вятский губернатор Белых сочинил диссертацию про Вятлаг, как это всё было ужасно. Согласна, ужасно. Но вот такая заковыка. Дай сегодня г-ну Белых миллион зеков или даже миллион киборгов, которых и кормить не надо, – вряд ли он что построит.
А принудительный труд и ссылку преступников в Сибирь в целях её колонизации – это ещё при Алексее Михайловиче практиковалось. Такова уж наша историческая судьба. Таково наше место на земном лике.
Поэтому не иронизировать по поводу Лукашенко и его крепостного права нам следует, а, пожалуй, вспомнить о СОЗИДАТЕЛЬНОЙ роли этого самого крепостного права. А начнём возрождаться и восстанавливаться – вспомнить придётся не только умственно, но и практически. По другому не получится. «Народ не властен в своих учреждениях» - прав дедушка социальной психологии Густав Лебон.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →