У таких народов так называемая борьбы за свободу и независимость – это борьба за свободу независимого выбора покровителя. Их «революции» - это изменение покровителя. В XIX веке это понимали и действовали прямо, сегодня принято делать вид, что все равны, все свободны, все суверенны.
Тут полная аналогия с отдельными людьми. Большинство людей – ведомые – как в умственном, так и в социальном смысле. В умственном смысле они, искренне думая, что живут своим умом, на самом деле просто берут ходовые мысли из окружающей среды, как берут фасон шляп или сюртуков – так писал Лев Толстой о Стиве Облонском – откуда тот берёт свои политические и философские взгляды. В социальном смысле большинство людей имеют необходимость куда-то поступить на работу, делать что велят и получать за это зарплату. Организаторы какой-то деятельности – это редкие единицы; большинство даже себя организуют с трудом. Ничего постыдного в этом нет, такова неизменная природа вещей. Ещё Платон писал, что тому, кто не имеет господина в самом себе, есть благо обрести этого господина в другом. Неполиткорректно по нынешним временам, но – верно.
Вообще, обрести свою истинную роль, соразмерную своему истинному масштабу – это и есть счастье. Мне памятен один поразивший меня когда-то эпизод, хотя прошло уж больше двадцати лет. Дело было в тульской больнице, где я навещала свою родственницу. И там я повстречалась и разговорилась с одной приятной женщиной средних лет. Мы что-то вместе ждали, и она рассказала мне свою историю. Она закончила тульский Политех – инженер-механик; работала много лет в каком-то проектном бюро или институте, по специальности. Потом её уволили, или бюро закрылось – не помню. Она пошла работать в банк, уборщицей, где работает и поныне, зарплата нормальная. Я скроила сочувствующую физиономию: понимаю-де, как тяжко после творческой проектной работы сделаться уборщицей. И – ошиблась. Оказывается, моя собеседница – довольна и счастлива. Именно содержание работы уборщицы ей очень подходит и нравится. Инженерская работа ей всегда была трудна и тягостна, хотя она её вполне освоила и делала без ошибок. А теперь ей повезло, и она наконец обрела то, что ей по силам и по душе. Тогда я была в полном недоумении, а потом, наблюдая разных людей, поняла, что дело это самое нормальное и обычное. Просто люди – разные, и слава Богу, что разные. Именно поэтому все жизненные, так сказать, вакансии оказываются заполненными; на все работы находятся желающие их выполнять, и не вынужденно, а – по любви.
Точно так и у народов – коллективных личностей – тоже у каждого своя роль, свой замах и свой масштаб. Кому-то, как тульской уборщице, вполне близка и желанна второстепенная, заштатная, вспомогательная жизненная роль. Этим людям не просто не нужна ведущая роль – она им противна и тягостна. Это относится и к отдельным людям, и к целым народам. Вот мы часто говорим: наши украинские братья, ежели их примут в Эуропу, окажутся там второстпенными и заштатными. Уборщицами окажутся. И промышленности их, и образование, и наука – всё это Эуропе не трэба, оно и исчезнет. И мы наших украинских братьев этой перспективой пытаемся остерегать. А они не боятся! Так может, они так хотят – быть второстепенными, второсортными, ведомыми? Уборщицами быть хотят, но в приличном месте – вроде как та тулячка – в банке?
Такая история уже произошла в бывших республиках Советской Прибалтики. Советская власть их тащила вверх, строила им промышленность, делала из них народы инженеров, учёных, квалифицированных рабочих. А они, может, вовсе не того хотели. Они хотели быть, как выражались при царе, «латышом при немце» - была такая жизненная роль. И они охотно сбросили с себя тягостное бремя несвойственной себе роли – и стали прямо и открыто второстепенными и заштатными.
Об этом не принято говорить, но … оттого, что о чём-то не говорят, явление ведь не исчезает, верно? Даже хуже того, оно заталкивается в подвалы индивидуального или коллективного бессознательного и оттуда создаёт трудности и проблемы. Собственно, весь фрейдизм возрос на этом…
Возвращаясь к Чехии, можно сказать, что оборов ненавистный «коммунизм», она бодро поменяла себе покровителя. Сегодня она состоит «при немце» - в Евросоюзе. Промышленность её, как нам рассказывали гиды, во многом скупили немцы. Мы заезжали в порядке экскурсии (у них это принято) на пивзавод Zlatopramen - так он давно уж не чешский, а немецкий. Надо сказать, что всё там чисто, повсюду ёмкости из нержавейки. Ну и рабочие места, налоги в казну…
Хорошие врачи часто уезжают работать в Германию, а по деревням, как нам сказали, врачей не хватает. Но и Германия – не резиновая, кто-то бы хотел уехать, но не получается. А вот приезжает в Чехию, как мне показалось, - немного. Во всяком случае, такой картины, как во Франции или в Германии, где постоянно видишь неевропейские лица – так вот такого в Чехии нет. Видимо, тут нет халявной поживы, вот и не едут. Есть какое-то количество вьетнамцев, но они погоды не делают.
Немного о туризме.
С удовольствием съездили в Карловы Вары, погуляли, попили водицы. Владелица здания, где мы арендуем офисные помещения в Москве, несколько лет назад купила себе квартиру в этих Варах – на старость. Уйдёт на покой – будет там жить. Она ужасно боится оказаться в иностранной среде без языка (она панически боится иностранных языков). И вот нашла совершенно русскую заграницу. Именно в Карловых Варах говорят по-русски примерно как у нас в Киеве; русская речь слышна повсюду. Приехали мы в морозный, но солнечный день, а перед этим выпал снег. Было скользко, но чрезвычайно живописно: елки на склонах гор, припорошённые снегом.
Город застроен довольно однородно, в стиле art nouveau, имитирующем исторические стили – где готику, где барокко. Выделяется своим современным нео-конструктивистским уродством какой-то гостиничный комплекс. Он огромный, там проводят какие-то многолюдные мероприятия, я забыла какие. В Чехии, где много старины, особенно ощущается уродство современной архитектуры. Поразительно: в ХХ веке красота ушла из мира. Вероятно, сначала она ушла из душ людей, а потом и из мира. Архитектура – ведь это, согласно ходовому определению, вторая природа; её нельзя не видеть, как, положим, живопись: не нравится – ну и не смотри. И вот эта «вторая природа» почему-то трагически мутировала и превратилась в сплошное уродство. Ирония судьбы состоит в том, что это уродство изготовляется при гигантских, почти безграничных по сравнению с прошлыми временами, технических возможностях. Гиды показали нам гостиницу «Пирамида», которая когда-то (наверное, лет 30 назад) считалась модной и даже красивой. Поразительно, как люди, живущие в городе, где столько красоты, допускают эти царапающие взгляд новоделы? Они уродливы сами по себе и совершенно не вписываются в историческую застройку. При этом почти никому не нравятся – так зачем же их делают? Это для меня вечная загадка. Ведь есть же опыт совсем иного рода. На Красной площади в Москве построили же Исторический Музей и б. Музей Ленина – так, словно они родились вместе с кремлёвским ансамблем. А между ними – лет триста. И ГУМ вписался как родной…
Побывали в средневековом, чудесно сохранившемся, городке Кутна Гора. Побродить по узким, кривым улочкам – большое удовольствие. Моя дочка очень любит Средневековье, рыцарей, турниры. Действительно, Средневековье – интересное время, и жизнь интересная была. Представление, что это был мрачный, ужасный период, идёт от эпохи Просвещения, когда было принято обличать предрассудки, возносить человеческий разум, замахиваться даже на религию. Именно тогда, в XVIII веке родилась идея прогресса. А в Средние века не было такой идеи, считалось, что жизнь – в идеале – должна быть неизменной. Каждый знал своё место в социальной иерархии, были наследственные профессии. Ремесленные корпорации запрещали конкуренцию ремесленников: они (как нынче Евросоюз) определяли, кому, что и сколько производить. Отсюда – неспешная работа с тщательнейшей проработкой всех деталей. Вещи изготовлялись надолго, если повезёт – навечно. Вещи – любили, дорожили ими. Мне кажется, в будущем человечество вернётся к средневековому , любовному, отношению к вещам. Лучше меньше, да лучше: зачем попусту изводить ресурсы и работать на свалку?
А как строили! Если строили – то на века. Поражают красотой их соборы, да и просто дома, построенные практически вручную. Сегодня строят так, чтобы вскоре снести и на месте старой постройки воздвигнуть что-нибудь ещё более уродливое и омерзительное. И не надо беспокоиться: завтра снесут и это – прогресс неостановим!
В Кутной Горе есть так называемая Костница – очень неоднозначная достопримечательность: церковь, где всё убранство сделано из человеческих костей. Нет, никто никого, слава Богу, не убивал: просто там складировались покойники, они истлели, а кости остались и вот в 1870-х годах какому-то местному умельцу было поручено соорудить такой неоднозначный интерьер…
А напротив мы обнаружили симпатичный магазинчик стекла. За прилавком оказался сам хозяин – потомственный стеклодув в 6-м поколении. Он даже ездил много лет назад в Гусь Хрустальный преподавать какую-то особую технику. Оказывается, у них имеется 10 техник. Обычно стекольщик владеет одной-двумя-тремя, а он – владеет всеми. Мы купили у него два набора бокалов с зелёным напылением, с нарисованными от руки анютиными глазками, с какой-то золотой сеточкой – в общем, красота. Цена – ровно как гусь-хрустальные бокалы на рынке нашего посёлка. Дочка купила очень натуралистически сделанную лесную земляничку – просто съесть хочется, чтобы поставить себе на секретер, за которым она занимается. Земляничку, сказал старик-стекольщик, сделала его матушка 78 лет. Мне эта земляничка напомнила детство на берегу Оки, под Коломной. Мы с девчонками собирали именно такую землянику – не ягодами, а букетиками, где были и зрелые ягоды, и зелёные, и цветы попадались. Букетики связывались ниточкой и вывешивались на верёвку, по которой ездила занавеска: были такие в старину занавесочки на пол-окна, беленькие с кружевцами. Земляничные букетики засушивали, а потом зимой пили из них земляничный чай, погружая в чайник целый букетик. Вот такие приятные воспоминания вызвала во мне стеклянная земляничка, сделанная старой чешкой из старого городка Кутна Гора.
К сожалению, сказал владелец магазина, их род стекольщиков на нём закончится. Единственный сын, которого он научил всем техникам, не захотел продолжить семейный промысел. Он уехал в Америку и там «вышел замуж за мужчину» - как сказал старик-стекольщик. «И у меня никогда не будет внуков», - печально заключил он. Такой вот прогресс.
Повидали мы и замки. Особенно красив замок Штернберг. Он существует с 13-го века, и до сих пор там живут люди – всё те же Штернберги, которые вернулись туда по закону о реституции. Содержать замок – очень трудное и дорогостоящее дело, замки показывают туристам, сдают для разных мероприятий, но всё равно это не бизнес, а просто поддержание. Когда-то в Италии я дружила с одной женщиной, которая организовывала медицинские конгрессы, снимая для этого замки и старинные виллы, которых немало в Венето, в предгорьях Альп. Вся эта суета для аристократических владельцев замков – просто способ как-то поддержать, подремонтировать свою громоздкую, но мало доходную недвижимость. Но я, собственно, не о том.
В жизни графов Штенбергов был такой эпизод. После войны замки национализировали. Последний хозяин никуда не уехал, его приютили крестьяне соседней с замком деревни, которые уважали «пана графа», который давал работу и вообще помогал. Через некоторое время экспроприированный аристократ поступил в свой бывший замок в качестве истопника, потом ему доверили работу гида, и он исправно проводил экскурсии для рабочих и крестьян, рассказывая историю собственного рода. До реституции пан граф не дожил, замок вернули уже его потомкам.
Вот это поведение настоящего аристократа! Аристократизм – это способность отказаться, отдать, стать выше собственности. Обратное аристократизму – страстная привязанность к собственности, борьба за неё зубами и когтями. Я говорю об аристократизме, не как происхождении, а об аристократизме как о духе, о благородстве как о свойстве натуры. Когда наблюдаешь, как вполне обеспеченные родственники прерывают всякое знакомство меж собой, не поделив убогую однушку умершей бабушки – это поведение диаметрально противоположное аристократизму. Любопытно, что ВСЕ известные мне случаи ссор родственников, приведших к полному разрыву, - так вот ВСЕ такие случаи – на почве недвижимости. Иногда мне даже кажется, что в недвижимости есть что-то мистическое, далеко выходящее за рамки тех удобств и выгод, которые несёт эта самая недвижимость. В этом проявляется какой-то инстинкт расширения территории, удержания её… Что-то древнее и тёмное. И вот кто-то может это недвижимое имущество без злобы – отдать. Потому что будь у пана графа злоба на национализиторов – он бы, безусловно, уехал за границу, бросил всё, а он – истопником.
Что-то мне подсказывает, что некий род национализации мы ещё увидим. И посмотрим, в ком есть ген аристократизма, а в ком нет. Дух аристократизма – это отдать, подарить, отказаться. Дух плебейства – это захапать, урвать, приватизировать. Дух того и другого не зависит от родословной – это свойство духа. У нас в посёлке местная поликлиника многие десятилетия помещалась в деревянном домике, который завещали ещё до революции посёлку некие супруги – местные жители. Завещали специально под амбулаторию. Был и ещё подобный случай. Наша спортшкола помещалась на территории, которую тоже завещали посёлку некие бездетные супруги – под любую работу с детьми. На этой территории построили в 1958 г. здание спортшколы. Уже в наши дни эту школу пытались закрыть, а территорию продать под недвижимость, но жители – отстояли. Что-то, правда, отрезали и, надо полагать, продали. Вот тут видно, кто аристократ, а кто – наоборот.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →