Что я помню о событиях осени 1993 г.

Что я помню о событиях осени 1993 г.

Не буду говорить о событиях: об этом и без меня много говорено. Мой рассказ лишь о личных  - притом тогдашних - мыслях и чувствах по поводу тех событий. Рассказать об этом чрезвычайно трудно. Не лично мне – всем. Поневоле на воспоминания накладываются впечатления дальнейшей жизни. И человеку начинает казаться, что он, прозорливец, уже тогда знал и понимал, чем дело обернётся. Притом кажется ему это совершенно искренне. Постараюсь не выдумывать, а просто погрузиться в прошлое. 

В 93-м году я была совершенно взрослой, семейной  гражданкой, работала представителем итальянской компании в Москве, муж – инженер-физик, сын – второклассник.  Читала всё подряд, всем интересовалась, много общалась с нашими и иностранцами – при этом не понимала ничего. Что происходит, чего хочет Ельцин, а чего – Верховный Совет – абсолютно было не ясно. И всем моим знакомым тоже было неясно.  Вероятно, современникам великих исторических событий не дано видеть, что происходит. Затасканная фраза Есенина, что «большое видится на расстоянии» - совершенно верна.

А ещё что я обнаруживаю, ныряя памятью в те давние годы: простые люди живут своими мелкими делишками. Особенно в срединную пору жизни, когда сил больше всего, но и задач немало:  достичь профессиональных и карьерных высот, воспитать детей, построить  дом. Самый обывательский возраст – средний: 30-45 лет. В молодости и в старости как-то больше думаешь об отвлечённых материях, оцениваешь события «вообще», а не применительно к своей жизни и успеху.

Я была сторонницей новой жизни. Как и все мои знакомые. Поэтому я положительно относилась и к горбачёвской перестройке, и ко всему, что, как мне казалось, несёт изменения. Нет, мне совсем не плохо жилось и при советской, и при антисоветской власти, но, как и всем моим знакомым без исключения, мне хотелось чего-то большего. Чего? Хотелось возможности какой-то своей игры, инициативы. В сущности, такая возможность была дана законом о кооперативах ещё при Горбачёве.  Нужно ли было что-то ещё – мне это было совершенно непонятно. В тот период я много ездила по стране, старалась найти какие-то деловые возможности для фирмы, которую представляла, и, несмотря на нарастающую разруху, кое-что находила.

В последних числах сентября я отправилась по делам в Италию. Прилетаю – и тут по телевизору передают, что в Москве чуть не революция. Тогда интернета не было: что сказали по телевизору, то и ладно. Звоню домой – мои домашние тоже ничего не понимают. Говорят: в Москву стягиваются войска, в школе занятия отменили. «Ну дела!» - изумляюсь я.

А тут намечается какой-то то ли приём, то ли банкет и мне говорят, что хорошо бы мне как очевидице событий (ну какая я очевидица, когда я тут, а события – в Москве!)  рассказать, что происходит, как ко всему этому относиться и что будет дальше.  Что делать? Надо что-то говорить, тем более, что я в тех кругах я пользовалась репутацией дамы, что называется, политически грамотной и к тому же широко образованной. (Вероятно, по контрасту с погружёнными, словно в колодец, в свою узкую отрасль западными специалистами). В общем, чтобы не ударить в грязь лицом, мне надо было что-то сказать. И тут мне пришла в голову аналогия. Когда-то я перевела небольшую повесть итальянского писателя Дино Буццати «Линкор смерти». Это что-то вроде исторического фэнтези про то, как в конце Второй мировой войны немцы, не желавшие смириться с поражением, построили гигантский корабль, он куда-то поплыл, а потом всё-таки взорвался. Вот, - сказала я, - и в Верховном Совете собрались люди, которые потерпели историческое поражение вместе с системой, которую они представляют, но они не хотели смириться и окопались в этом здании. Но победа будет за силами будущего. Моё выступление всем понравилось, потом ко мне подходили и говорили, что вот-де теперь им всё стало понятно, вот что значат слова очевидца. Правда, в моей аудитории не нашлось ни одного, кто читал сочинение Буццати, но тем выше поднялась моя репутация: они, соотечественники автора, не читали, а я, иностранка, не только читала, но даже и перевела.

Через пару дней я вернулась в Москву. Выпал первый снег, местность была какая-то неопрятная. В аэропорту меня встретил муж и почему-то мама, что было у нас в семье совершенно не принято. Пока меня везли на нашей «пятёрке», мама встревоженно рассказывала, какие ужасы творятся в городе: на крышах снайперы, которые убили много народа, притом метят всё в молодых, здоровых. Гришка (сын) хотел с ребятами поехать в Центр, поглядеть «на войну» - едва удержала.

Дома я прочитала обращения деятелей литературы и искусства: «Раздавите гадину!», где властители дум аттестовали Верховный Совет как «фашистов» и призывали к беспощадности. Мне показалось это чем-то дурным и уж точно не делом литераторов. Я почувствовала смутную симпатию к Верховному Совету и что-то вроде стыда за своё удачное выступление в Италии. Думать об этом было неприятно, и я принялась  с подчёркнутой энергией раздавать подарки.