Вернёмся в брежневские времена. Почему не получилось дать народу столь желанные красивые и модные вещи? Ведь эти вещи ощущались, как насущно необходимые, от их наличия-отсутствия зависело отношение к своей Родине – не много-не мало! Вчера, размышляя на эту тему, я краем глаза увидела по телевизору документальный фильм про фарцовщиков. Вообще-то это поразительное явление, которое меня неизменно удивляет и радует – притяжение мысли. СтОит мне о чём-нибудь подумать, как начинает приходить информация на эту тему. Вот на днях было. Я готовилась к семинару, который буду вести у нас в компании, начиная с января. И вдруг меня просят написать рецензию на книгу именно об этом! Но я опять отвлеклась. Так вот, создатели фильма исследовали это явление (фарцовку) начиная с 50-х годов. Я попала на фрагмент, где какой-то то ли музыкант, то ли журналист рассказывает о своей стиляжной юности, наверное, в конце 60-х. Он, по его словам, безумно полюбил эти вожделенные шмотки и – возненавидел коммунизм. Вот такая чёткая идейная позиция: ненавижу коммунизм за то, что не могу приобрести модный прикид. Мне думается, до высшего начальства какие-то сигналы такого положения вещей – доходили.
И вот начали покупать целые заводы или, как минимум, линии для производства модного ширпотреба. Естественно, приезжали иностранные технологи для обучения работе на этом дивном оборудовании и прочая, прочая, прочая. Каков же итог? Сначала что-то получалось. Публика бурно радовалась: «Надо же! Это наше? Умеют, если хотят!» Помню, в начале 80-х стали выпускать обувь на итальянском оборудовании и по их технологии на фабрике «Парижская коммуна». У меня даже кое-что было: сапоги, помню, ковбойского типа и босоножки на плоской подошве с ремешками вокруг ноги – это тогда считалось модно. Был даже фирменный магазин на Сретенке, где я всё это купила. Но постепенно (и очень быстро) этот всплеск модности и фирменности релаксировал, и всё снова становилось плоским и недвижным, как пульс покойника. А моднючие штиблеты приобретали неистребимо советский вид. И фасон, и колодка – вроде итальянское, но какие-то неуловимые чёрточки постоянно приближали изделие к общесоветскому стандарту. Почему? Тогда я не могла найти ответа.
Потом мне привелось поучаствовать во внедрении итальянской технологии на одной московской швейной фабрике женской одежды. И кое-что я поняла. Там установили самые передовые на том момент швейные машинки, кажется даже раскрой делался лазером (или это было где-то в другом месте, но точно помню – советские заказчики настаивали на лазерном раскрое: так точнее и можно разрезать сразу невероятное количество слоёв). Приезжали итальянские технологи, всё старательно объясняли, нагнали переводчиков – в общем, дым коромыслом. Более того – на это оборудование посадили особый выпуск швейного ПТУ – не испорченных, не исхалтурившихся, просто времени у них на это не было. Помню, девицам велели: не спешить. Будут платить не сделно-премиально, как у нас принято, а на западный лад – по часам. То есть работать быстро и кое-как им было не выгодно. В общем, суета была мегагалактическая. Сначала получалось вроде неплохо. Потом итальянцы уехали. И всё пошло в прежнем русле. Качество продукции ещё некоторое время оставалось сносным, но – далеко не итальянским.
В чём тут загадка? Оборудование было такое, какого и в Италии-то, в сущности, редко где встретишь. Самое-самое. Технологи были самые что ни наесть итальянские. Они делились всеми своими знаниями и умениями, всё подробно и пошагово объясняли. При этом в Италии для самых-самых супербрендов шьют либо мелкие мастерские, либо элементарные надомницы. Так, по крайней мере, было в 90-х годах, когда я много бывала в Италии и даже с моей приятельницей Бертиллой бродила по фабричонкам и мастерским области Венето. Бертилла была хорошо нтегрирована в промышленное сообщество своей провинции, а промышленность там – мелко-средняя. Сейчас-то, наверное, они «отшиваются» за границей: в Румынии, в Турции, в Словении.
Так в чём же дело? Дело, как ни прискорбно, в работнике. Качественная работа, по-советски говоря – «культура производства» – это огромная историческая ценность. Именно культурная ценность. Именно она, а вовсе не пресловутая демократия, плюрализм или разделение властей, делает Запад западом. Тем самым Западом, которому мы всё стремимся подражать, да не с того начинаем. Вот так просто взять и перенести промышленную культуру, культуру качественной работы – нельзя. Народ, как и отдельный человек, может научиться чему угодно, но для этого требуется время и целенаправленное усилие нескольких десятилетий. На Западе эта промышленная культура начала формироваться ещё в средневековых промышленных корпорациях, где, между прочим, была принципиально запрещена конкуренция и нельзя было выпустить больше товара, чем тебе разрешено. Это позволило людям научиться работать медленно и тщательно, прорабатывая детали. Мастерство создавалось, передавалось, жило в народе. Это очень важный, при этом малозаметный процесс, который невозможно форсировать. Сейчас, перенося своё производство в страны третьего мира, Запад теряет, возможно, главное своё достояние – умение делать качественные вещи. Он теряет труженика, для которого не всё равно – строчить прямо или косо, а допустив ошибку, её исправить или плюнуть – так сойдёт. Результат уже есть: качество швейный изделий и бытовой техники в той же Италии снизилось сравнительно с 90-ми годами.
Знаменитый Сарацин, автор скандальной книжки «Германия: самоликвидация» с тревогой пишет о потере главнейшего достояния Германии – выдающегося профессионально-технического образования. Да, это так…
Наш российский работник – смышлёный и изобретательный. Это известно. Это всегда выручало русского человека в экстремальных условиях ( которые он иногда сам и создавал своим разгильдяйством). Но работать систематично и дисциплинировано, следовать технологическим прописям – и сегодня, и завтра, и всегда – это нет, это увольте. Ему это скучно. Он всегда привносит в эти прописи что-то своё, творческое. Помню итальянского обувного технолога, который на советской обувной фабрике безумно боялся страшного места, который называл «otdel» - имелось в виду «отдел главного технолога». Эти люди умели довести любую технологию до абсурда вместо того, чтобы ей скрупулёзно следовать. «Зачем же нас позвали, если не слушают?» - не мог уразуметь провинциальный умелец.
Наша индустриализация была торопливой, форсированной. Зная качества наших работников на военном и вообще техническом производстве была создана жесточайшая система контроля. Изделия должны были быть функционально пригодными: ездить, летать, взрываться. Была так называемая военная приёмка, зорко смотревшая. Что и как делают. Разогнали её (совсем недавно) – вот и стали падать спутники. Качество военной техники достигалось из-под палки и неусыпным бдением. Но у этих изделий дизайн и красота не имели никакого значения. А когда именно эти качества приобретают значение самое определяющее – вот тут наш работник оказывается просто непригоден. И это не зависит об общественного строя или порядка выбора парламента. И от частной или не частной собственности тоже не зависит.
Новый работник может сформироваться, как он, например, сформировался в Турции – буквально на наших глазах, за последние двадцать лет. Но тогда его – не было. В тех самых 70-х годах, о которых я пишу. И такая вроде бы логичная затея, как покупка целых заводов лёгкой промышлености, не решила той задачи, ради которой была предпринята. Нельзя купить промышленные навыки народа – их можно только создать, воспитать. Если бы начали в эпоху кооперативов – сегодня мы были бы уже другим народом с другими умениями и навыками. Но жизнь повернулась иначе. В результате растеряли и то, что было прежде.
Вот, начала вспоминать, а пишу снова о современности…
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →