? ?

Entries by category: музыка

Category was added automatically. Read all entries about "музыка".

МАЛЕНЬКАЯ КОМЕДИЯ ПРО МОЦАРТА, САЛЬЕРИ И ДИНО БУЦЦАТИ
рысь
domestic_lynx
Моя дочка в школе проходит «Моцарта и Сальери». Странно, кстати: мы его как-то даже не читали. Я прочитала уже после школы. Вообще, никто не доказал, что в школе надо изучать именно те произведения, которые изучают. Например, из Островского я бы проходила не традиционную «Грозу» и «Бесприданницу», а скорее «Бешеные деньги» или «Свои люди – сочтёмся». Это «экономические» пьесы звучат очень современно, недаром мой сын-строитель их очень любит. Из Пушкина взяла бы «Бориса Годунова» вместо «Евгения Онегина». А из Тургенева - скорее «Дым», чем «Отцы и дети».

Так вот о Моцарте и Сальери. Прочитала под влиянием дочки текст и поняла: Сальери отравил Моцарта не из зависти, а из стремления водворить мировой порядок, из которого Моцарт выбивался. (Речь, конечно, о литературном Сальери: настоящий никого, скорее всего, не травил). Сальери воплощает собою чрезвычайно важную идею. Вот она: прочное, настоящее достижение – это то, что даётся трудом, долгим обучением, старанием, медленным накоплением мастерства. А то, что падает с неба, что дано человеку изначально, в виде подарка судьбы, - не прочно и опираться на это нельзя. Это как не заработанное богатство, как кошелёк, найденный на дороге. Одного человека он, это самый кошелёк, конечно, может обогатить, но строить жизнь в расчёте на случайный кошелёк – нельзя. Жизнь надо строить в расчёте на труд, потому что это единственная надёжная вещь на свете. Недаром учителя всегда благоволят к не слишком одарённым, но старательным. В этом проявляется их верный педагогический инстинкт.

Сальери и доводит это верную идею до самого последнего предела: он убивает «гуляку праздного», которому случайно дан выдающийся талант. В этом таланте заложено нечто вредное, антивоспитательное для других, разрушительное для мироздания – вот Сальери и берётся восстановить мировую гармонию и справедливость.

Но это всё, так сказать, присказка. А сказка – вот она. Вернее, быль.

Много-много лет назад, во времена столь стародавние, что даже удивительно, что я тогда жила, и не просто жила, а была вполне зрелой девицей, так вот в эти былинные времена училась я на переводчика. Не сказать, чтобы мне очень хотелось сделаться переводчиком, но так уж получилось, не самый плохой вариант на свете. На третьем-четвёртом курсе мы приобщились к художественному переводу. Считается, что это дело не простое, нужен талант, не каждому дано и т.п. Корней Чуковский, известный широкой публике как автор Айболита и Мухи-Цокотухи, сам хороший переводчик, написал интересную книжку о художественном переводе – «Высокое искусство», так вот там он ставит работу художественного переводчика необычайно высоко.

Попробовав переводить художественный текст, я мгновенно обнаружила, что могу это делать – просто так, безо всякого специального обучения. Ну вот просто могу, да и всё. Если текст понятен – переложить его на русский для меня никакого труда не составляет. И получается очень приличный русский текст. Редко у кого из моих товарищей такой выходил, да что там редко – чего уж скромничать: ни у кого не выходил. Бывают, конечно, заковыристые произведения, со всякими каламбурами, с игрой слов – ну, тут потруднее, но тоже можно что-то придумать.

Был у нас кружок, куда ходили любители этого самого художественного перевода. Среди кружковцев выделялся один мальчик, назовём его Петей. Он был чем-то вроде старосты этого кружка. Он очень любил итальянский язык, итальянскую культуру, литературу и свою будущую профессию переводчика. И чрезвычайно серьёзно ко всему этому относился. И надо сказать, что знал он язык гораздо лучше среднего студента. Оно и понятно: средний студент учит, чтобы сдать экзамен, а Петя учил, потому что ему это нравилось, было интересно, потому что он именно хотел сделаться переводчиком, а не просто получить диплом, а там видно будет. Он знал массу пословиц, каких-то непростых выражений, а произношение у него было такое, что иностранцы принимали за своего. Но тем не менее я переводила как-то легче, вольнее и уж точно быстрее Петьки. Получалось у меня это как-то естественнее и художественнее, чем у него. Артистичнее как-то. Это признавали все, да и видно это было, что называется, без очков.

Притом я легко бралась переводить с разных языков, а Петя – только с итальянского, поскольку хотел быть профессионалом, а не дилетантом, который хватается за всё и ничего не доводит до настоящего мастерства, до безупречности. Именно такой была я. Я вполне могла и присочинить чего-нибудь забавное от себя, и смазать не понятый фрагмент, но зато расцветить текст забавным каламбуром. Ведь читателю что нужно? Хороший текст. А кто способен сравнивать с оригиналом – пускай читает оригинал, - так я рассуждала. Это отчасти верно, но если идти по этому пути – далеко можно зайти по дороге халтуры.

Мы с Петькой дружили; он даже и на свадьбе у меня был. Вообще, он был очень милый, дружелюбный парень, искренне преданный своей профессии. А кто там что делает и как – это его внутренне не затрагивало. Так мы и шли – каждый своей дорогой: он дорогой труженика-профессионала, а я – попрыгуньи. Он копил свои умения, зарабатывал авторитет в профессиональных кругах – не случайным наитием, а долгой работой.

Я же, сделав несколько недурных переводов, и вовсе оставила это дело. Начались новые времена, я прельстилась головокружительными возможностями зарабатывать невиданные в прежней жизни деньги – и вовсе забросила это трудоёмкое и малодоходное занятие – художественный перевод. Сидеть и придумывать метафоры, когда рядом куют бабло – нет, это было свыше моих сил.

И вот прошло много лет. Петя перевёл если не библиотеку, то наверняка – солидный книжный шкаф. Итальянское правительство наградило его медалью за заслуги в пропаганде итальянской культуры за рубежом. И переводить он научился очень хорошо, вероятно, он стал одним из лучших русских художественных переводчиков из ныне живущих. Любопытно, что он как был, так и остался переводчиком и даже не пытается писать что-то собственное. Даже предисловия к его переводам пишут другие люди. Но сам текст у него прекрасный и высококачественный. Он научился! Он очень хорошо переводит!

А года два назад одно известное издательство затеяло выпустить сборник знаменитого итальянского писателя Дино Буццати, почти классика. Составителем сборника был, естественно, Петя. Он включил туда один мой старый перевод, опубликованный ещё в 80-х годах прошлого века. И самое интересное – включил и мои нигде прежде не публиковавшиеся переводы, о существовании которых я напрочь забыла. Эти тексты остались у него ещё с тех давних студенческих времён, когда мы вместе занимались в кружке. С какой же серьёзностью надо было относиться к своему делу, чтобы сохранить, не выкинуть эти древние рукописные листочки! Ведь закончилась эпоха, началась другая, а Петя хранил пожелтевшие листочки в какой-нибудь канцелярской папочке с завязочками. У меня есть свойство напрочь забывать собственные тексты, а уж про переводы, да и ещё такие старые, и говорить нечего. И под чьим именем, вы думаете, опубликовал Петя эти тексты? Под моим! А ведь мог приписать эти тексты кому угодно, в том числе и себе: я бы ни за что не вспомнила об этом, да и не нашла бы я этот сборник. Мне даже какие-то невеликие деньги предложило издательство, но я отказалась.

Недавно в интернете нашла эти переводы, прочитала, словно весточку из юности получила. Хорошие переводы. Правда, бросилась в глаза терминологическая ошибка: там написано, что герой пишет статью в журнал «Вопросы общественного права», а надо «публичного». Да, переводи я это сегодня – написала бы правильно: и то сказать, за прошедшие годы я успела отучиться на юридическом. И в юриспруденции тоже не стала профессионалом, за что недавно упрекал меня мой бывший соученик: ты-де такая была способная, зря ты бросила.

Способность переводить упала ко мне с неба, но я не использовала дар небес. Так, обронила по дороге. А истинным профессионалом стал тот, кому ничего не упало и всго пришлось достигать трудом. Да, Петя стал настоящим профессионалом, в том числе и по уважению авторского права. И так именно и должно быть. Это и есть закон природы. Ради его утверждения Сальери пошёл на преступление. И, знаете, я его понимаю.

Такая вот маленькая… нет, не трагедия. Скорее, маленькая комедия.

АПОФЕГЕЙ В КИНО И В ЖИЗНИ - Ч. 3
рысь
domestic_lynx
У меня в компании неимоверное количество продавцов – в компьютере их зарегистрировано более 400 000. Это, конечно, не значит, что все они активно трудятся, но что-то все делают, т.к. те, кто совсем «умирает» - тех мы удаляем. Есть такие, кто действительно строит серьёзные сбытовые сети, а кто-то просто слегка подрабатывает к пенсии. Всё это человеческое море надо как-то удерживать от расползания, от ухода к конкурентам – в общем, понятно. Разумеется, нужно, чтобы они работали, - продавали. При этом заставить их невозможно: они не служащие, а независимые мелкие торговцы. Можно только мотивировать. В сущности, задачи типологически сходные с теми, что стоят перед руководством страны: чтобы работали, чтобы не разбредались, чтоб делали, что нужно.
Что людей мотивирует на работу, что привязывает к компании, а что нет – все эти вопросы всегда передо мной стояли и стоЯт. И вот какая картина сложилась за пятнадцать лет.
Когда я начинала свою работу, мне казалось, что единственное, что их мотивирует, - это заработок, деньги. Они приходят, чтобы заработать, значит, выходит дело, главное создать им условия для заработка. Это, конечно, верно, но это не вся правда. Разумеется, заработок для большинства – важнейшее дело, но, странным образом, для многих - не главное. Я сама удивлялась, когда открыла это. Помимо заработка им должно быть – ИНТЕРЕСНО. Чтоб постоянно была какая-то новая, интересная движуха. Если её нет – они как-то вянут и перестают работать. С ними нужно непрерывно играть. Игры самые разные – соревнования, присвоение званий и выдача значков, подарки, грамоты… Они гордятся, что-де вот она всего-навсего «серебряный лидер», а я – «золотой» или даже «изумрудный». По-детски радуются, что значок – из настоящего золота, а не тебе хухры-мухры. В последние несколько лет мы постоянно соревнуемся за право поехать в очередную поощрительную поездку за границу. Это так интересно: со своим коллективом – и в Италию или на Кубу! Сколько эмоций, сколько разговоров об этих поездках! Но и для тех, кто не может выполнить довольно напряжённых нормативов, приводящих к поездкам, есть свои маленькие радости: собери наклейки – получи кружку. Получил кружку – собери сервиз. Собрал сервиз – получи чайник и элитный чай. Каждый месяц – свои кружки с похожими, но не вполне идентичными красными цветами. Чайник дадут только тому, кто собрал все кружки в течение трёх месяцев. Забота, однако… И люди участвуют, приходят с вопросом, всем ли хватит кружек.
Тут тебе и культурные интересы. Что мы только не изучаем – от экономики до эзотерики. Всё идёт в дело, всё интересно. Я и сама иногда провожу семинары по самым разным вопросам – очень интересно. Вот недавно было – «Толкование сновидений на пользу бизнеса». Участники записывали и истолковывали по моей методике сны. И многим наши совместные толкования помогли решить их проблемы.
К чему я обо всём об этом рассказываю? А вот к чему. Людям должно быть интересно жить. Каждому на своём уровне и на своём поле: кому кружки с чайниками, кому Бердяев. В этом, по-видимому, потайной (и истинный) смысл гражданского общества на Западе – создание интересной движухи. Люди соединяются-разъединяются, обсуждают что-то, спорят, проводят акции, то, сё… По-настоящему, в стержне жизни, в её существе они ни на что не влияют, но – им интересно, они чувствуют себя действующими лицами, хотя по существу они – лишь исполнители в комедии жизни.
Есть и ещё польза ото всей этой движухи – власть, истинные хозяева жизни получают обратную связь, лучше ощущают, что народу надо. На Западе, похоже, умеют тонко руководить всеми этими якобы спонтанными и стихийными процессами, направлять их в безопасную сторону…
У нас же в ту эпоху, о которой я пишу, никто и вопроса такого не ставил – что нужна какая-то жизненная игра, что-то яркое, новое, невиданное, приключение какое-то. А этого остро не хватало. Если возникало что-то – его на всякий случай (как бы чего не вышло!) душили. Система пуще всего боролась с любыми самыми микроскопическими проявлениями независимости от себя. Она немедленно душила всё, что создала не она, а это возникло само собой. Даже если это носит вовсе не подрывной и не политический характер – всё равно это подвергалось удушению. Я уже упоминала об облавах на йогов. Кому они мешали? Никому и ничему. Их вина была лишь в том, что они возникли сами по себе, а не были разработаны в неких бюрократических недрах и спущены в виде надлежащего циркуляра. Самое смешное, что при иной комбинации обстоятельств могло случиться и так, но тогда бы они никому ни нафиг не были бы нужны и йогу пришлось бы насаждать всей силой государственного аппарата. Потом были гонения на рок и самодеятельную песню. Зачем это было нужно? Зачем режим так по-дурацки подставлялся, плодя своих иронических недоброжелателей, вскоре ставших его могильщиками? Касательно рока, предполагаю, дело было так. Вероятно обратились к профессиональным музыкантам и те сказали: дрянь собачья этот рок. Дрянью он, собственно, и был. Ну и стали запрещать: пускай поют хорошие советские песни. Эти песни были в сто миллионов раз лучше всей этой подпольной муры, но – в муре был интерес, движуха была, а в творчестве Александры Пахмутовой, признанной и утверждённой от начальства – не было.
Точно так же надо было играть с интеллигентами. У тех, понятно, свои игры. Нельзя исключать, что в процессе игры они породили бы что-то интеллектуально ценное и в практическом отношении. Главное – не выпускать вожжи из рук. У, так сказать, общественного дискурса должен быть разумный, широко и масштабно мыслящий модератор. Тогда интеллигенция, помнится, увлекалась истинным марксизмом, в частности, ранними работами Маркса, тогда ещё идеалиста-гегельянца. Выходило вроде, что марксизм у нас неправильный. Экая беда! Ну и поговорили бы о том, что марксизм надо понимать расширительно, в соответствии в реалиями двадцатого века. Это ж сенсация бы была, движуха-то какая! А потом бы поговорили о нашем национальном своеобразии. Запустили бы моду на всё русское, исконое-пасконное, кокошники-пляски. Не сверху бы запустили, а как бы снизу. А потом бы плавно съехали вообще с марксизма. Всё это было возможно и даже не трудно, но, безусловно, во главе процесса должен был стоять широко мыслящий, достаточно эрудированный человек, с определённым идейным запасом. Чего, конечно, не было и близко. На идеологию, как мне кажется, «бросали» того, кто был наиболее никчёмен и ни для чего серьёзного, практического, хозяйственного был не пригоден. Я уже писала, что во главе стояли «хозяйственники» по психическому складу, а им всякая «философия» либо подозрительна, либо кажется пустопорожней дрянью и мутью. Соответственно, и нефизические потребности общества «хозяйственник» уловить не в силах, как «идеолог» не может наладить работу ЖЭКа.
Но всё это не было понято. В результате выросло поколение таких, как героиня «Апофигея» Надя. На этом поколении умер советский социализм. В высокой степени – от скуки.

ДОРОГОЙ ТОВАРИЩ ЛЕОНИД ИЛЬИЧ БРЕЖНЕВ и его время
рысь
domestic_lynx
Собиралась написать по случаю годовщины смерти Брежнева, да не собралась, некогда было. Ну да лучше поздно… Тем более, что это просто личные воспоминания, не более того. Я давно не писала про жизнь в «совке». Так вот это из данной серии.

Что было при Хрущёве – я не помню. Впрочем, уже при Брежневе в провинции сохранялось многое такое, что потом ассоциировалось с хрущёвской эпохой. Например, на пологом берегу Оки, напротив деревни, где наша семья проводила лето, выращивали кукурузу. Она получалась неважная, хилая, мелкая, но нам всё равно нравилась за то, что на некотором этапе початок имеет «волосы». Мы заплетали их в косичку и рисовала рожицу – получалась куколка. У меня их было две – Кука и Руза. Ещё продолжали продавать кукурузные хлопья в сахаре по 7 коп., потом они исчезли, чтобы возобновиться через тридцать с лишним лет, уже при новой жизни – под маркой «Нестле». Кукуруза была каким-то сакральным продуктом: даже карамель на палочке в моё детство имела форму кукурузы. Уж и Хрущёва давно не было, а карамель – жила. Потом исчезла: форма, наверное, износилась, и новую не стали заказывать…

Странным образом, в моей детской памяти сохранился момент конца хрущёвской эпохи. Помню, отец приходит с работы в большой ажитации и прямо с порога: «Хруща скинули!». Больше ничего не помню, вероятно, было какое-то обсуждение, но оно в памяти не запечатлелось. Так началась брежневская эпоха.

Собственно, начала этой эпохи я оценить не могла: детство – всегда хорошая, счастливая пора, если она не омрачена чем-то ужасным, вроде развода родителей, чьей-нибудь смерти, болезней. Я старательно училась, дружила с подругами, любила выступать перед публикой сначала со стихами, а потом – с докладами и политинформациями. Про уровень жизни народа мне судить трудно: у меня было ощущение, что всё, что нужно, у меня есть. Да и у моих подруг, как мне это помнится, было всё то же самое: нормальная еда, исправная одежда, книжки, куклы, коньки… Ну, положим, отец мой был директором крупного завода. А вот у моих подружек, Таньки и Ирки, родители работали на каких-то невидных должностях, да и семья большая (ещё был брат). Но и они жили вполне прилично, правда, постоянно экономили. Запомнилось: они покупали разливное молоко (на 2 коп. Дешевле бутылочного) и большой батон из не очень белой муки (сегодня он был бы экологическим или диетическим) за 21 коп., а не два по 13 коп – экономия – пятак: целая поездка в метро. Потом мороженое они постоянно покупали за 7 или за 9 коп, а я – какое хотела. Ну, конечно, за 28 коп. я не покупала: расчёту нет – лучше два по 13 взять, не или 15 и 9. Таньку с Иркой, помню, посылали на всё лето в лагеря: им выделяли путёвки как многодетным. Значит, государство как-то поддерживало семьи с детьми. А может, местные профкомы поддерживали…

У некоторых из моих приятельниц в семьях были даже машины: у одной «Волга», у другой – голубая «Победа». Отцы у обеих были военные.

И ещё вот: почти неизменно у всех моих приятельниц в доме было пианино, на котором нас заставляли учиться играть. Особенно это считалось необходимым в воспитании девочек. История появления пианино в нашем доме такова. Моя тульская бабушка когда-то мечтала учить свою дочку, мою маму, на пианино, но не могла себе этого позволить. Денег не было купить инструмент. И вот она, скромная учительница, накопили денег и купила пианино внучке. Меня учили, но безуспешно. Единственным результатом оказалась стойкая неприязнь к музыке, которую в изрядной степени я сохранила до сих пор. Пианино под сурдинку продали, когда я была уже взрослой. Я и сына не стала учить музыке, а вот дочка сама пошла в музыкальную школу, её там определили почему-то на скрипку, но это к моему рассказу не имеет отношения. В общем, в те времена пианино было очень распространённым предметом. Вероятно, жива была ещё память о тех временах, когда на рояле учились играть барышни, а простолюдинки – максимум на гитаре. И вот теперь простые могут воспитывать своих девочек как барышней. И они, простолюдинки, старались. Этот мотив социального реванша, конечно, был особо силён в 30-е годы, но тогда, по-видимому, было «не до музыки и не до пения». И вот теперь, когда жизнь стала слегка понаваристей, это затаённое стремление – сделать дочку «барышней» - всплыло и воплотилось во всеобщей игре на пианино.

Мы, понятно, были октябрятами – «внучатами Ильича», а потом – пионерами – «всем ребятам примерами». Мне кажется, это было интересно и полезно: сборы, праздники, политинформации. К этому делу нас приобщали очень рано. Помню, в 6-м классе каждый имел папку, куда собирал материалы по какой-нибудь стране, и в какой-то момент делал по ней доклад. Делали мы и политинформации: выбирали в газетах сведения о важных событиях и о них рассказывали своим одноклассникам. Старались, чтоб получалось позанимательнее. Мне, помню, привелось сделать довольно удачный доклад про войну во Вьетнаме; меня даже посылали с ним в другие классы.

Потом в пионерской организации была возможность попробовать чем-то порулить, испытать себя в руководящей функции. Были у нас и старосты классов, и звеньевые, и председатель совета отряда и дружины… Всё это давало возможность попробовать поруководить себе подобными, что очень важно и полезно. Моя мама, кстати сказать, мою общественную активность не поощряла; считала, надо старательнее учиться, а не выпендриваться попусту. Но поскольку отметки у меня и так были очень хорошие, впрямую мне это не запрещалось.

Была ещё военно-спортивная игра «Зарница», в которой все участвовали, с особенным рвением, естественно, мальчишки. Мы вышли в какой-то финал, и к нам приезжали дети из г. Вязники Владимирской обл., и мы играли с ними. А жили они в семьях, у нас несколько дней жила какая-то девочка. В общем, жизнь была вполне насыщенная. Про театр-кино я и не упоминаю: это неотъемлемый элемент быта. Детский сеанс – утром в воскресенье, 10 коп. Ходили, естественно, сами, про маньяков и т.п. как-то речи не было.

Первый маньяк, истинный или мнимый, появился году, кажется, в 72-73-м. Говорили: ходит по Москве и убивает женщин в красном. Тогда в газетах о таких вещах не писали и по ТВ не оповещали, оставалось только гадать. На тему маньяка обыватели накинулись с восторгом, было принято его бояться, не ходить в красном и т.д. Потом стали говорить о страшных квартирных ворах, которые залезают, всё выносят и т.д. Стали укреплять двери (устанавливая металлические штыри, которые заходили и в дверь и в коробку, что якобы затрудняло вышибание двери. До этого всё было очень патриархально, ключ под ковриком оставляли. Пошли разговоры об ужасах: какие-то грабители срывают с граждан дорогие шапки и убегают, другие – выдирают серьги у женщин прямо с ушами. Помню, ту помесь ужаса и восторга, с которой передавали эти известия. Но это относится уже к середине брежневского правления – что-то начиная с 75-го. У меня была приятельница П., служившая в НИИ в женском коллективе, так вот она была просто нашпигована такими известиями. Кстати, уходя из дома, она всегда включала свет и радио на полную катушку, чтобы создать у возможного вора впечатление, что дома кто-то есть.

Вообще, как мне представляется, именно в этот период сформировалась эта густая обывательская жизнь, которая впоследствии стала предметом и целевой аудиторией всякого рода «Толстушек», «Мира криминала», «Женских судеб» и прочего подобного.

Боязнь за имущество ясно свидетельствовала: имущество, какое-никакое, появилось. Возникала, словно поветрие, мода на что-то. Например, очень вдруг всем стало нужно приобрести хрустальные вазы. А потом почему-то люстры. Просто жить без них не могли. Или ковры изделия люберецкой фабрики. На ковры даже «писАлись» - т.е. записывались в профкоме по месту работы. Потом на них существенно повысили цены, и они появились в повсеместной продаже. Забавно, что первая наша с мужем совместная покупка был именно ковёр. Зелёный, люберецкой фабрики, он жив и поныне. Забавно, что, оказавшись в Эмиратах, я неизвестно зачем купила настоящий персидский ковёр – видимо, какой-то микроб любви к коврам жил во мне все эти годы. Хотя в те далёкие времена я играла (внутри себя) роль интеллектуалки, которая выше этих обывательских заморочек.

У моей подруги была соседка – буфетчица тётя Нина. Буфетчица сколотила некоторое состояние путём мелких мошенничеств – недолива того, недовложения сего… И накупила себе ваз и ковров. «Приду с работы, сяду на диван, под ногами – ковёр, на стенке – вазы. И сижу себе, девочки, - ну как королева!» - делилась своими жизненными достижениями тётя Нина.

А ещё почему-то было принято приобретать – «брюллики», т.е. бриллианты. Хоть малюсенькие, но настоящие. Бриллианты вообще крайне редко бывают красивыми, для этого они должны быть заметными, т.е. большими, в 2-3 карата, не меньше, но в те времена об этом, понятно, и речи не было. Тогдашние «брюллики» были скорее неким символом высшей жизни, чем настоящим богатством или даже украшением. Но мода на них была. Все удачливые продавщицы стояли за прилавком в бриллиантах. Уже в 90-е годы, когда мы создавали совместное предприятие, куда входила тульская овощебаза. На этой почве я познакомилась с директриссой овощебазы и её подручными. Все дамы предстали с красным маникюром и с бриллиантами в ушах и на руках. И напомнили мне далёкую юность. В бриллиантовой гонке я, по правде сказать, не участвовала: как-то не интересовалась, просто не нравилось. Я предпочитала уральские самоцветы, которые тоже, по странности, было не так-то просто купить. А вот что нравилось очень – это кожаные изделия, появившиеся на рубеже 70-х и 80-х. У меня было светло-коричневое обтяжное пальто, к которому я собственноручно приладила воротник из рыжей лисы, которая была когда-то маминой горжеткой, но дивно хорошо сохранилась, и бежевые сапоги на шпильке – вроде тех, что употребляются сегодня. Нравилась я себе – головокружительно. И, надо сказать, это передавалось окружающим: когда я облачалась в этот наряд, интерес прохожих кавалеров немедленно возрастал.

Продолжу завтра.